Сибирская роза (сборник). Анатолий Санжаровский

Неужели не накинем на неё сегодня саван?.. Неужели наша барабанная тарабарщина не обернётся для неё похоронным маршем?.. Чё-ёрт, как подпирают её… Откуда и прыть у этой Прямушкиной… Прямо в копья бьётся…»

      – Уважаемый Борислав Львович, извините за прямоту… Не с целью ли дискредитации испытываемого препарата вы выписали из своей клиники тех больных, которых Закавырцева по договоренности лично с вами направляла к вам, и набрали тех, излечения у кого и быть не может? Нельзя было ждать положительных результатов у глубоко инкурабильных. Тут положительный исход возможен лишь в случае, как вы поиронизировали: несли человека на кладбище, а по ошибке занесли в клинику, он сам нечаянно и поднялся… Что молебен разводить?.. Считаем, закавырцевский метод лечения приемлемым!

      И тю-тю-тю, и тю-тю-тю…

      Тю-тю-то тю-тю, да что в пику запоешь? Прямушкина – профессор глазной клиники. Тётя с весом и с довеском. Дамесса с большими бзыками. На примерах из своей клиники всё тютюкала, что борец на грани чуда… Дивушко!

      Сватиков, профессор ЛОР-клиники, ей подпел:

      – Настойка борца ослабляет, сникает боль, поднимает общее самочувствие. Не возражаю против применения борца.

      Сам худ, а головка с пуд…

      До позорного складно влилась в закавырцевский хор и Добровидова. Как только такую и терпят на посту главврача городской больницы?

      – Стрептомицин тоже не вылечивает запущенные формы туберкулёза. Почему же борец должен мочь всё? Уж спасибо низкое ему, когда он может то, что может. У нас в горбольнице он работает хорошо. Без претензий. Действует медленно, зато верно. Мы обязаны исключительно внимательно отнестись к тому, что тут говорилось. И нельзя, нельзя, товарищи дорогие, с пыльчику, так вот сразу снять испытание препарата. Напротив, совсем напротив! Надо шире поставить работу с борцом! Шире с ним оперировать!

      «Шире… эже… Тоже мне адвокаты бесплатные…»

      Кребс заметил, что сидевший с ним рядом кэнязь, как он про себя с завистью, с трепетом навеличивал на кавказский лад обложенного почестями, как подушками, единственного в Борске академика ректора мединститута – Расцветаева, заглянул к нему, к Кребсу, в листок.

      Кребс искательно улыбнулся.

      Так улыбается ненадёжный студент грозному профессору, беря на экзамене билет.

      – Весёлая арифметика? – шепнул Расцветаев.

      – Ки-ислая.

      Кребс уныло, точно приговор, посадил на пол-листа чёрный нолище в миллионной степени, благоговейно пододвинул к Расцветаеву.

      Расцветаев озоровато чиркнул перед нолём ещё бо́льшую кроваво-алую единичку, ободряюще тиснул Кребса за руку выше локтя и покосолапил к трибуне.

      Объявили его выступление.

      Кребс солидно распрямил спину, развёл плечи и благостным, туманящимся от восторга взором обвёл зал. «Ну вы видели, как меня сам кэнязь жалует?! То-то!»

      С трибуны Расцветаев разыскал Таисию Викторовну.

      Глядя глаза в глаза, заговорил респектабельным, меценатствующим тоном:

      – Таисия Викторовна! Я тепло