Смерть ветра. Книга стихов. Анатолий Субботин

было голо,

      как во саду, опавшем от мороза.

      Я розу-сердце, красное от крови,

      хочу нести и девушкам дарить.

      Но, в зеркало взглянув, сдвигаю брови:

      увы, меня нельзя уже любить!

      Ввалились щёки и взор померк.

      Амур жестокий меня отверг.

      Теперь уроки даёт мне смерть.

      Весна! Бегут ручьи, летают мухи.

      Я еле-еле ноги волочу.

      Мне не догнать ни девки, ни старухи.

      Я отдан невидимке-палачу.

      Прокисли соки и взгляд уснул.

      Амур жестокий, ты обманул!

      2001

      Турне возмездья

      Апрель. Разлив. Шалаш. Ильич

      уху готовит, словно бич,

      научно выражаясь – люмпен,

      которого никто не любит.

      А он охотник и рыбак:

      и видит глаз, и ухо внемлет.

      К нему не подкрадётся враг.

      Он обошёл моря и земли.

      И тут полено он зажёг,

      из искры возгорелось пламя,

      и варит, варит котелок,

      и тезисы текут ручьями.

      Но всё равно его никто не любит:

      ни зверь не прёт, ни Надя не плывёт.

      И ходоки сошли бы на безлюдье,

      но на печи они не ходят круглый год.

      Лишь изредка какой-нибудь Пахом

      к его костру случайно забредает,

      но, встретив плешь, сверкнувшую умом,

      тотчас же в ужасе и мраке пропадает.

      Турнули из Европы Ильича

      (так начинается турне возмездья!)

      за то, что он чинов не различал

      и на осле по городу не ездил.

      И Петроград ему не рад.

      Встал медный конь, его заметив, на дыбы.

      Тогда Ильич сказал коню: “Аристократ,

      пусть рванное трико, мы не рабы!”

      Тогда Ильич сокрылся в шалаше

      и пил вермУт девятого разлива,

      и написал турецкому паше,

      чтоб выслал броневик ему красиво.

      И он красиво встал на броневик.

      Пред ним Сенатская шумела площадь.

      Он произнёс свинцовый черновик

      и пересел на медную ка-лошадь.

      Так Петроград

      стал Ленинград.

      2001

      Кость

      1

      Как не любить тебя: ты так худа.

      И дождь идёт худой, костлявая вода.

      И я сижу – художник, чистый дух –

      играю в кости; цифра больше двух

      не выпадает. Это хорошо.

      Есть ты и я, а остальное – порошок.

      2

      Вспомянем, братья. Дело было так.

      Ревела буря, матерился мрак.

      Семеро графов подскакали к кладбИщу.

      И сторож нас спросил: чего мы ищем?

      Невесту! – молвил кто-то из нас.

      И молния, как трещина, сверкнула.

      А сторож, как фонарь, погас.

      И нас читать надгробья потянуло.

      Поцеловав по морде лошадей,

      с собой не захвативши фонарей,

      мы, как слепые, пальцами читали,

      но попадались нам: то хан Гирей,

      то Бармалей, а то товарищ Сталин.

      Наконец, один крикнул: эврика!

      Мы подошли и нащупали милое имя.

      МЁРТВАЯ ЦАРЕВНА зовут её, нашу невесту.

      Прежде чем взяться за дело, мы почистили зубы.

      И вытащив сапёрные лопатки,

      вокруг могилы обойдя вприсядку,

      мы сдвинули гранитную плиту,

      из-под земли достали красоту.

      В хрустальном ящике она лежала,

      прекрасная, как снежный перевал,

      без шпаги, без плаща, без одеяла.

      И мы в неё влюбились наповал.

      Царевна кулаком стекло разбила,

      восстав, коснулась поцелуем наших уст.

      И нас тотчас же сильно зазнобило,

      и ожили мы сильно ниже чувств.

      С тех пор живём с царевною в землянке.

      Она – султан, а мы – её гарем.

      И никому не делаем подлянки.

      В любви и мире вечно не старем.

      3

      Подруга дней моих суровых,

      наложница мрачных ночей,

      зачем живём мы безголово

      в окруженье кирпичей?

      Надеть бы шапку-невидимку

      (беда