Тайный книжный клуб, или Ее собственное чудо. Елена Первушина

о широкими плечами. Юля счастливо улыбнулась нежной парочке и погрузилась в чтение.

      Если бы ее мужа вдруг заинтересовало, где она взяла книгу, Юля не моргнув глазом соврала бы, что купила ее в газетном киоске рядом с универсамом. Там действительно стоял на полке целый ряд подобных томиков в разноцветных обложках. Вот только если бы Костя проявил любопытство и попросил бы у продавщицы-пенсионерки найти для него еще одну книжку Августа Спарка, та удивленно пожала бы плечами: книг этого писателя к ним никогда не привозили. Любовные романы, как правило, были подписаны женскими псевдонимами, независимо от реального пола автора. Лиза Клейпас, Джуж Деверо, Бертрис Смолл, Виктория Холт или Барбара Картленд – пожалуйста, но никаких мужчин.

      Не нашел бы Костя книги Августа Спарка ни в одном каталоге розничной торговли, ни на одной книжной ярмарке, ни даже во всезнающем Интернете. Август Спарк был личным писателем Юли. Даже больше: до того, как Юля захотела прочесть первую его книгу, такого человека не существовало. Она его придумала.

      Случилось это около пяти лет назад. А сама история закрутилась давным-давно, в конце восьмидесятых, когда Юля еще училась в институте. Времена были смутные и голодные, полки в продуктовых украшали пирамидки из банок морской капусты и хрена, за яйцами приходилось выстаивать очереди, а водку, чай, масло и сахар выдавали по талонам, что вызывало нервные шутки про «Ленинградскую блокаду».

      Зато всюду – на улицах, на остановках, в скверах появились прилавки, на которых лежали невиданные книги: детективы в криво приклеенных обложках, приключенческие романы, фантастика в знаменитой «рамке». Были там и совсем новые неизвестные авторы, и хорошие знакомые, которых не чаяли больше увидеть. Юля до сих пор помнит, как мама ушла поискать новые сапоги, а вернулась с томиком «Мастера и Маргариты» и ошалевшими, какими-то пьяными, глазами. «Юлек, – севшим голосом пробормотала она. – Юлек, ты прости, я не смогла… Вышла из метро, а она лежит на прилавке, в пакетике еще, чтобы снегом не засыпало. Я думала, никогда ее не дочитаю… Я ее у подруги читала… к ней домой ходила, ее родители не разрешали брать… А потом мы с подругой поссорились, и я думала, что теперь все. А черт с ними, с этими сапогами, дотянем до весны». До весны старые сапоги и правда дотянули, а потом случилось новое чудо: по всему городу, как грибы, начали вырастать подвальчики с иностранными вывесками «Second Hand», где можно было удивительно дешево купить заграничную одежду, а мама, кажется, за те же восемьдесят рублей – или всё же за сотню? – приобрела там красивые немецкие сапоги, которым сносу не было, а потом всё жалела: «Эх, Юлька, зачем ты у меня выросла? Какой бы из тебя сейчас кот в сапогах получился!» Юля только фыркала, но пару раз одалживала мамины сапоги, чтобы бегать на свидания. Она уже не помнила всех подробностей того сумасшедшего и веселого времени, когда всё вдруг стало можно и сюрпризы подстерегали на каждом углу, а что голодно – так и голод кончился, как-то в одночасье, правда цены на продукты поднялись, но зато Юля однажды своими глазами увидела в продаже мясо кенгуру. Оно оказалось ужасно жестким, но мама не растерялась и приготовила из него бешбармак, который казахи делают из конины. «Кенгуру же всё время прыгают, поэтому у них мышцы должны быть, как у лошадей», – объясняла она гостям, которых позвала «на кенгурятину».

      А книги всё еще стоили дорого: по тридцать, по сорок рублей. Вся стипендия Юли ушла бы на одну книжку, если бы она могла такое себе позволить. Разумеется, она не могла. Мамина зарплата да ее стипендия – вот и всё, на что они жили. Но знать, что книжка ждет тебя, что ты сможешь взять ее и уйти на несколько часов от реальности, почитать, как люди решают проблемы, которые тебя не касаются, – это было прекрасно.

* * *

      В тот день, когда Юля стала членом «Тайного книжного клуба», ей исполнилось двадцать лет. Когда-то она очень любила свой день рождения. Если он выпадал на будни, родители всегда брали отгул. Несмотря на то что ее праздник приходился на самый конец февраля, день из года в год выдавался солнечным, и с утра Юля с папой шли в парк кататься с горок и строить снежную бабу, потом заходили на аттракционы, папа в тире всегда выбивал для дочери какую-нибудь мягкую игрушку, а потом они катались на каруселях: Юля держала папу за руку, как будто боялась, а на самом деле воображала себя летчицей, которая видит землю с высоты. Потом они возвращались домой, где мама уже резала салаты, намазывала медовик и ставила в духовку простоявшую ночь в холодильнике курицу, которая наполняла кухню чесночным духом, а приехавшая бабушка, как в сказке, доставала из корзинки пирожки. Собирались Юлины одноклассники, разливали по бокалам «Байкал» – папа всегда шутил: «Темный, как байкальская вода», – с пузырьками – в детстве Юля приговаривала над бокалом: «Наверху шипучки колют язык, а нанизу собираются», – Юле вручали подарки, и начинался праздник.

      С перестройкой всё изменилось, хотя валить всю вину на Горбачева было бы слишком. Может быть, именно из-за Горбачева на папином заводе стали задерживать зарплату. Но вряд ли Горбачев виноват, что Юлин папа ушел к другой женщине и стал вместе с ней заниматься «целительством», продавая куски цветной пластмассы в латунных оправах под видом «тайных талисманов сибирских шаманов». Поначалу он рвался встречаться с Юлей, но