Последние дуэли Пушкина и Лермонтова. Николай Шахмагонов

выдерживал выстрел своего противника.

      Причина же конфликта с Рылеевым и Толстым была, особенно по тем временам, очень и очень весомой. Пушкин вынужден был защищать свои честь и достоинство от низкой клеветы, авторами которой были Толстой и Рылеев. Рылеев, к тому же, явился старательным разносчиком омерзительных выдумок о Пушкине по литературным салонам. Что им руководило? Скорее всего – банальная зависть. Ведь Рылеев тоже слагал рифмы.

      И тот, и другой имели причины ненавидеть Пушкина. Заядлый картёжник Толстой неоднократно был уличён Пушкиным в шулерстве. Толстой особенно и не оправдывался, скорее даже признавал, что игру ведёт нечестно…

      А. Н. Вульф, добрый приятель Пушкина, с которым тот подружился в соседнем с Михайловским Тригорском во время своей ссылки, вспоминал:

      «Между прочим, надо и то сказать, что Пушкин готовился одно время стреляться с известным, так называемым американцем Толстым… Где-то в Москве Пушкин встретился с Толстым за карточным столом. Была игра. Толстой передернул. Пушкин заметил ему это. “Да, я сам это знаю, – отвечал ему Толстой, – но не люблю, чтобы мне это замечали”. Вследствие этого Пушкин намеревался стреляться с Толстым и вот, готовясь к этой дуэли, упражнялся со мною в стрельбе».

      Фаддей Булгарин так охарактеризовал Толстого:

      «Умён он был, как демон, и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на всё, охотно помогал приятелям, но и друзьям, и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженье, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выигрывать».

      Пушкин написал эпиграмму:

      В жизни мрачной и презренной

      Был он долго погружён,

      Долго все концы вселенной

      Осквернял развратом он.

      Но, исправясь понемногу,

      Он загладил свой позор,

      И теперь он – слава богу –

      Только что картежный вор.

      И не только… В послании «Чаадаеву», именно «Чаадаеву», а не «К Чаадаеву», Пушкин вывел графа Толстого весьма узнаваемо…

      (…)

      Но дружбы нет со мной. Печальный вижу я

      Лазурь чужих небес, полдневные края;

      Ни музы, ни труды, ни радости досуга –

      Ничто не заменит единственного друга.

      Ты был целителем моих душевных сил;

      О неизменный друг, тебе я посвятил

      И краткий век, уже испытанный Судьбою,

      И чувства – может быть спасённые тобою!

      Ты сердце знал моё во цвете юных дней;

      Ты видел, как потом в волнении страстей

      Я тайно изнывал, страдалец утомлённый;

      В минуту гибели над бездной потаённой

      Ты поддержал меня недремлющей рукой;

      Ты другу заменил надежду и покой;

      Во глубину души вникая строгим взором,

      Ты оживлял её советом иль укором;

      Твой