Пушкин в Михайловском. И. А. Новиков

ног ее лежал, как бы расплескавшись, небольшой кружевной платок. Пушкин взглянул на нее и догадался: даже и не заметила, как уронила, так велико было ее замешательство! Впрочем, на самом лице ее, сильно зардевшемся, все было ясно написано: и тревога минувших дней – как-то все обойдется? и не вышлют ли дальше? не оставят ли в Пскове? – и тревога, сменившая радость, которую некуда деть и невозможно укрыть. В таком состоянии была она очень мила.

      Руки ее Пушкин при матери не посмел бы поцеловать: руки целуют у дам! Но, здороваясь, все же слегка ее задержал. Анна опустила глаза перед живым его взором и застеснялась еще сильней, увидав оброненный платок. Неловко она потянула назад свою руку и одновременно нагнулась, чтобы поднять, но в ту же минуту наклонился и Пушкин. Оба они крепко стукнулись лбами, и он громко от неожиданности захохотал, все не выпуская ее руки и подымая так смущенную девушку.

      Евпраксия настоящим бесенком скакала вокруг.

      – Как звонко они поцеловались! – кричала она. – Как настоящие козлики! Нужно теперь и как следует, право!

      Прасковья Александровна нахмурила бровь:

      – Зизи, помолчи! Я пойду, Александр, распоряжусь вам с обедом.

      Но еще раньше матери и Анна вышла из комнаты.

      – Анетка, как мячик об стенку, – сказала Евпраксия, – стукнулась и откатилась… А у нас нынче топится баня!

      – А разве суббота? – спросил Пушкин, смеясь.

      – Вы и дни уже забыли. Суббота, конечно. Завтра к обедне!

      – А Лева у вас?

      – Парятся там с Алексеем. А вечером свежий мед будем есть! Нам поп Шкода прислал. Он нынче рушил на пасеке соты.

      Пушкин отправился в баню один, без слуги. Смена белья была в чемодане.

      В парке знакомая старая ель стояла простая, величественная. Липы мирно поблескивали своими крылатками, и дуб уж ронял первые желуди. Внизу под откосом Сороть блистала – серая, матовая. «Как мило она покраснела!» – вспомнил он Анну и невольно сжал пальцы в рукопожатии. Потом засмеялся и, выбросив воздух из кулака, пощупал на лбу – не вскочило ли шишки. Потом его взгляд привлекло чье-то белое платье. Он пригляделся и тотчас отгадал. Это сидела Алина у мостика через овраг. Что она делает там? Ясно, что ждет. Кого? Алексея!

      Догадка тотчас оправдалась: он увидал за кустами быстро шагавшего Вульфа. Значит, все было условлено. У молодого студента вид был вороватый. Окликнуть? Не стоит!

      Брат был еще в бане. В облаке пара он выливал шайку за шайкой на дымящуюся голову. Баня была жарка и тесна. Покосившиеся черные оконца едва были видимы.

      Лев хотел обернуться на скрип, но, поскользнувшись, чуть не упал.

      – Что ж ты вернулся? Или сробел?

      – Нет, он как кот через траву – резво бежит на свидание! А у тебя тут как в Тартаре…

      – Ах, Александр! А я думал, что это Вульф воротился…

      И они принялись болтать наперебой. Александр ему живописал свои псковские дни, Лев не скупился в ответ: врал и прикрашивал.

      – Что,