На виртуальном ветру. Андрей Вознесенский

замирала.

      Порой я прятал ее под кроватью, и мы засыпали с ней, сопя от счастья и понимания.

      Когда приходили гости и собиралось застолье, меня клали за занавеской в той же комнате. За полночь они пели песни. Как-то, помню, мама, нарядная и раскрасневшаяся, заглянула за занавеску.

      – Ты что не спишь?

      – Песню жду.

      – Какую еще песню?

      – Про мышку.

      – Про какую еще мышку?

      – Про шумелку.

      – ??

      – Шумелка – мышь… мышка…

      – Какая же мышь-шумелка? Она тихая…

      «Шумел камыш, шумелкамышумелкамышумелкамыш», – затянули гости. Я уплывал в эту мелодию. Джульба посапывала в такт под одеялом.

      Хозяйка наша Анна Ивановна, пустившая эвакуированных в свой дом, под вечер садилась на крыльцо и, дыша перегаром, трепала Джульбу: «У, шишига, кикимора лесная, девочка, целка ты, еще не …аная»… Джульба урчала от счастья.

      Но однажды отец объявил, что завтра мы уезжаем в Москву. Ура!

      – А Джульба? – Мы с сестрой ударились в рев.

      Родители переглянулись и обещали взять ее с собой.

      На станции во время погрузки, среди летней пыли, она томилась, привязанная к столбу. Ее должны были отправить грузовым вагоном вместе с лошадьми.

      – Охуели совсем! – взмолился измученный хозяйственник по фамилии Баренбург. Он матерился дискантом, как будто мелко крестился. – Да она же лошадей покусает…

      Задыхаясь, я бежал от станции к дому на Железнодорожной. Передо мной, визжа от счастья, неслась Джульба, понимая, что бежит домой, но не чуя, что мы расстаемся.

      Под стук колес, зареванный, не простив предательства взрослых, я написал первые в жизни стихи. О первой сердечной боли, о первой любви.

      Джульба, помнишь тот день на станции,

      Куда на веревке тебя привели?

      Трудно было расстаться нам

      В этой серой курганской пыли.

      Джульба, помнишь, когда в отчаянье,

      Проклиная Баренбурга что есть силы,

      Клялся тебе хозяин

      Не забыть тебя до могилы?

      Анна Ивановна прислала нам письмо. Во первых строках она сообщала, что Джульба как сбесилась, она врывается в комнаты, ищет, кидается на людей, не ест, воет. «Все ищет мальчика», – писала хозяйка.

      Голубой зал Кремля

      Черный ящик моей памяти захрипел, разразился непотребной бранью, заплевался. Из него выскочил злобный целлулоидный болванчик. Замахал кулачками.

      Ах, если бы все это осталось виртуальной реальностью…

      Но кремлевский голубой Свердловский купольный зал зашуршал, заполняясь парадными костюмами и скрипящими нейлоновыми сорочками, входящими тогда в обиход. Это в основном были чины с настороженными вкраплениями творческой интеллигенции. Было человек шестьсот. Шло 7 марта.

      Трибуна для выступающих стояла спиной к столу президиума, почти впритык и чуть ниже этого стола, за которым возвышались Хрущев, Брежнев, Суслов, Косыгин, Подгорный, Козлов (тогдашний