Русская кухня в изгнании. Петр Вайль

каши и не в несъедобности сундука, а в том, что в поэзию вернулась кулинарная образность; засим следовало ожидать возврата поэтичности в кулинарию. Естественно, что “в стране пустых небес и полок” лирика еды приобрела остроностальгическую окраску. Кублановский в 1978 году писал:

      Запомни: покойницкий блеск в магазине,

      заржавленный жертвенный крюк,

      где к белой головке идут, как к святыне,

      и апофеозом лежит на витрине

      последний замшелый продукт.

      И дальше:

      …Шампанское в наклейках темных

      для встреч роскошных и укромных,

      знакомый с детства шоколад,

      где Пушкин няне, словно брату,

      читает вслух “Гаврилиаду”,

      задрапированный в халат.

      Или “арабика” душистый

      под пленкой пены золотистой,

      в сердца вселяющий экстаз,

      когда в углу дракон пятнистый

      с фарфора скалится на нас.

      Да что!

      Балтийская селедка,

      доступная с морозца водка,

      продолжим перечень потерь:

      мослы,

      копчености

      и чресла —

      мы помним ВСЕ.

      Зачем исчезло?

      Куда теперь?

      Я не клоню к тому, что эмиграция для многих из нас явилась ответом именно на этот вопрос поэта. Если и есть бедняги, которые уехали из России, потому что там нельзя, а в Америке можно накушаться вдоволь колбасы, то они попали в ловушку, ибо коварный продукт оттянул брюхо к земле, налил шею апоплексическим багрецом, а белые пробочки жирка, такие привлекательные на колбасном срезе, теперь путешествуют по кровеносной системе. Иное дело кулинарное творчество. Отрадно думать, что в случае приступа вдохновения материал всегда под рукой. Это тебе не “36 вкусных и питательных блюд из черствого хлеба” по рекомендации журнала “Работница”. Чтение кулинарной книги вызывает у русского читателя в Америке не тоскливый, но радостный катарсис.

      Ибо кулинарные книги читаются, а не перелистываются нервно в поисках рецептика попроще. Отношение между чтением кулинарной книги и процессом приготовления блюда сложнее. Вспомним, что и стихи не читаются как инструкция. Прочитав у Мандельштама:

      Немного красного вина,

      Немного солнечного мая,

      И тоненький бисквит ломая… —

      мы не бежим к буфету за бургундским и печеньем, а после “Я пью за военные астры.” – за кувшином густых сливок и бутылкой “Шато нёф дю пап” (прекрасный вкус был у этого поэта). И стихи, и кулинарные книги читаются, чтобы получить эстетическое переживание приобщения к культуре. Но если вы поэт, то искра чужого творчества может иной раз зажечь и ваш творческий огонь. И вы смотрите на холодильник, белый, как лист бумаги, в котором таятся еще не открытые возможности.

      Hanover, New Hampshire

      Русская кухня в изгнании

      Души прекрасные порывы

      Японцы, признаваясь