Отягощенные счастьем. Николай Романецкий

Мария. Не знаю почему, но мне кажется, что теперь мы тебе не нужны. Теперь тебе от нас как бы одни только расстройства. С рекламациями проще…

      Тем не менее дурное настроение окончательно покинуло душу, а вместе с дурным настроением исчезло и ощущение переполнявших ее сил. Дома же их станет еще меньше. И прекрасно – значит, в Хармонте сегодня не произойдет ничего сверхъестественного.

      Взойдя на крыльцо родного дома, она порылась в сумочке, нашла ключ. Но потом бросила его обратно: в доме были гости.

      Однако дверь уже открылась – мать, как всегда, почувствовала появление дочери.

      – Заходи!

      – Нет, – сказала Мария. Дурное настроение стремительно возвращалось.

      Гута поняла все с первого взгляда.

      – Опять что-нибудь в школе?

      Мария кивнула.

      Мать силой затащила ее в прихожую, прижала к груди. И Мария вдруг поняла, что грудь у матери гораздо меньше, чем у тетки Дины. И наверное, гораздо мягче…

      – Доченька, надо потерпеть. Ведь выпускной класс. Нельзя тебе сейчас срываться. Недолго ведь осталось!

      Наедине с матерью можно было забыть, что ты дочь Рэда Бешеного, и ручейки побежали по щекам сами собой. А вслед за слезами на нее обрушилась головная боль. Среди всех жалостей мамина жалость была самой пронизывающей и едва переносимой. От нее по-настоящему ехала крыша. Зато и силы таяли, как снег на майском солнышке.

      – Гута! – донесся в прихожую рев отца. – Кто притащился?

      Головная боль сразу уменьшилась – мамина жалость теперь разделилась надвое.

      В гостиной звякали стаканы и бурчали мужские голоса. Языки говорящих со словами справлялись еле-еле.

      – Кто там у него? – спросила Мария, заранее зная ответ.

      – Гуталин. Чуть ли не с утра заявился. И не выгнать никак. Веточки корявые, сидят и сидят! Вторую бутылку приканчивают.

      Гуталин – это было чулково. В присутствии Гуталина папка обычно смягчался. С Гуталином они всегда вспоминали прошлое – как папка таскал хабар из Зоны, а Гуталин его обратно затаскивал. Или как вместе били морду очередной жабе… Папка обзывал их совместные посиделки-воспоминания словесным онанизмом. А жабами обзывал тех, кого ненавидел. Из года в год жаб в городе становилось все больше. Ясен перец, мама жабой не была, мама была просто Гутой. Иногда – все реже и реже – как бы ласточкой. А она, Мария, так и осталась Мартышкой. «Мартышка ты моя!.. Мартышечка ты этакая!..» Интересно, а как он называет ночью тетку Дину?

      Мария вздохнула.

      – Ничего, дочка! – Мать ласково погладила ее по макушке. – Все перемелется – мука будет…

      – Гута! – опять взревел папка. – Кто там у тебя?

      А Гуталин сказал заплетающимся языком:

      – Стервятник Барбридж с того света явился… Хватит орать! Надо будет, зайдут, познакомятся. Давай-ка лучше еще по два пальца. За нынешнюю Зону…

      – Нет, Гуталин, за нынешнюю Зону я пить не буду. Нынешняя Зона у меня вот где…

      Мария сделала усилие, чтобы перестать их слышать.

      – Иди-ка