Андрей Курбский. Николай Фудель

князь, вставай!» – и цепко обхватила рукоять кинжала под подушкой. «Беда!» – «Кто? Кто?!» – прохрипело горло, и, только уловив в этом вскрике срыв, панику, очнулись разум и воля, сжали дрожь, заставили вглядеться и рывком сесть.

      – Кто здесь? – ясно спросил Андрей.

      Он не ощущал ничего, кроме толчков крови в ушах и готовности ко всему; страха не было – это стоял человек. А ничего человечьего он сейчас не боялся.

      – Я это, – ответили из темноты, и он сразу узнал сипловатый спокойный басок Ивана Келемета, который должен был сейчас быть в Москве, а не здесь стоять.

      – Келемет? Когда вернулся? Зачем?

      – Ночью. Слуг матери твоей, княгини, схватили. На дорогах заставы, я гнал в объезд. Вставай, князь, твоей жизни ищут…

      От Келемета воняло сыромятиной, болотной грязью, конским потом. Андрей больше ничего не спрашивал, он молча одевался, движенья его были скупы, быстры, расчетливы, руки сами знали, что делать, – не первый раз по боевой тревоге работали они, вооружая его тело, а разум сам по себе думал о другом, о главном: поднять полк? идти в Полоцк к Репнину? а может, еще обойдется? «Не посмеет… Нет ему ближе меня…»

      – Всех, кто Алексея Адашева привечал и Сильвестра, взяли. Скорее, князь.

      – Кого еще? Свет зажгите.

      – Свет не вздувайте, – предупредил Келемет, – следят за домом, я еле пролез, по задам пробирался.

      – За домом? За моим?

      Нарастал гнев, и крепла воля; это было похоже на вылазку из крепости, на войну.

      – Не только за домом: во всех воротах караул вчера сменили, я говорил со знакомыми – и у Рижских, и у Домских, у Немецких и Яковлевских – везде Бутурлин своих поставил.

      – Своих? Кто посмел без меня?!

      Но уже понял, кто: «Шемет Шелепин привез тайный приказ, и, как всегда это было, наместником станет Бутурлин, а меня схватят…»

      В полутьме угрюмой тенью маячил Иван Келемет.

      – Скорей, князь, не мешкай. Александр Горбатый-Шуйский велел сказать тебе прямо: «Беги или умрешь».

      – Сам так и сказал?

      – Сам. При Даниле Адашеве, брате Алексея, и сыне его Петьке. Я у них ночью в пятницу был, а наутро в субботу их схватили…

      – Кого?

      – Данилу, сына его и зятя, и в понедельник уже казнили, а я сразу бежал.

      Дышала, сжималась горящая полутьма, кровь толкалась в темени: лучших, честнейших, без суда… За что?

      Келемет пошевелился, повернулся к окну: с улицы донесло скрежет подковы по камню, перестук копытный. Ночная стража? Или?.. Курбский, не дыша, на ощупь затягивал пояс с тяжелой саблей, слушал – подковы цокали глуше, дальше. Стихло. Страх пропадал – пересиливала, затопляя, ярость, твердели желваки скул. «На кого ты, Иван, руку поднял!»

      – Значит, Бутурлин ворота запер, а Шемет Шелепин меня ловить приехал? – заговорил он медленно, зловеще. – Что ж, моих людей тут тоже сотни две наберется: пойдем тотчас, схватим Федьку Бутурлина и Шелепина этого, да и повесим на башне! – Он кусал губы, наливалось