Подрезанные мысли. Марат Ринатович Хазиев

>Где породнюсь с Предвечной, но не милой.

      И вот, мой страждущий пытливый ум

      Смиряется со старой злою силой.

      Я жив ещё, но взят уже могилой.

      Бесплотный, обескровленный Судьбой

      Я снова на родник противоречий

      Смотрю и вижу: у ручья гурьбой,

      Как только перед очень важной встречей,

      Столпились ангелы на водопой;

      Снуют, галдят, теряют перья. Вчуже

      За ними наблюдаю. Страх постылый

      Сковал мне сердце. Я кричу: «Помилуй,

      Какого чёрта, Боже, почему же

      Я жив ещё, раз взят уже могилой?!»

      А дальше я покину отчий дом –

      Покорный еретик, развратник верный –

      Скитаться долго… И пойму потом,

      Что ангелы над тем ручьём примерно

      Отстирывали жизнь мою от скверны,

      Производя греховность в благодать.

      Как можно после этого отдать

      Отчизну Злу, чтобы тиран унылый

      Над ней глумился?! Дудки! Не бывать!

      Я жив ещё, хоть взят уже могилой!

      Я всем принадлежу и я ничей.

      Я – зеркало, мой принц, вглядись в ручей.

      Коль с нами Бог, какой противник хилый

      Рискнёт поднять на духа сталь мечей?!

      Я вечно жив и вечно взят могилой!

***

      Мне мнилось – я уже Большой,

      А на поверку стался глупым;

      Но тут Она босой душой –

      По кромке лезвия, уступом…

      И вот Она больной судьбой

      В мои объятья окунулась,

      Сквозь сон пропела: «Я с тобой»…

      И на плече моём очнулась

      и поплыла, и встрепенулась,

      и озарилась, и проснулась,

      и стала наконец собой…

      Потом полёт, а в нём – любовь:

      Не без греха, но вдохновенно,

      Мы пили сладостную новь

      Неистово, самозабвенно

      и окрыляясь постепенно,

      то вместе, то попеременно,

      стирали с лезвия всю кровь…

      А жизнь сильнее высших чувств:

      Бытийность, целеполаганье

      Ей возмещали покаянье,

      Я искушался от искусств.

      и в поле мнимого страданья,

      в угаре недопониманья,

      возделывал терновый куст…

      Изменой подползали дни,

      Когда сорвали полог тайный;

      На смене вех пришли они, –

      Их возглавлял тиран случайный

      и в суете необычайной,

      обозначая век раздрайный,

      зажгли усобные огни.

      Взошла эпоха странных дел,

      В которой маршируют строем

      И одинаковым покроем

      Рубашки шьют для чёрных тел

      и было видно (мы не скроем),

      как трусом стал, кто был героем,

      как изобильный оскудел

      Она, конечно, поняла

      Губительность метаморфозы;

      Поэзия не помогла,

      А строить жизнь верней из прозы.

      и вот, не изменяя позы,

      тайком (в январские морозы),

      она изящно предала

      Я бросил петь и ревновать,

      Когда не стало вдохновенья,

      Когда закончились сомненья

      О беженцах в её кровать

***

      Голотелые девочки – глазастые и верлибровые –

      Оголтело ломают просодию – дивное зрелище.

      Изощрённые фурии – верно с рожденья суровые –

      То и дело секут по традициям это дебелище,

      Разрезают его зазубренными пилообразно акцентами,

      Пробивают фанеру и ржут, и плевали на нас они,

      Разухабисто ставят на счётчик и доят с процентами,

      И усердно утюжат устой и уклад ассонансами.

      Эти дивные девы доводят до аллитерации,

      Повторяя с упорством напильника мощные фрикции;

      В зазеркалье они – искажённые новые грации;

      Их методика боя основана на контрдикции;

      Их привычные модусы чужды влиянию логики;

      Им уже не нужны ни аннексии, ни контрибуции;

      Им играют тапёры, им служат салонные бобики;

      Они станут связными реакции и революции.

      И как только наш век окончательно будет как памятник,

      И режим некрасивых вождей переборщит с демаршами,

      Эти тонкие