Пиччинино. Жорж Санд

силы. Завтра вы будете чувствовать себя совершенно разбитой.

      – Я и сейчас уже изнемогаю, но не гости и шум тому виною, а страшное волнение.

      – Я понимаю вас, дорогой друг, – сказал маркиз, по-братски пожимая руку княжны, – но постарайтесь овладеть собой хотя бы на несколько часов, чтобы никто ничего не заметил. Вы ведь не сможете избежать взглядов гостей, а кроме этого грота, во всем дворце вы не оставили ни одного уголка, где могли бы укрыться, не пройдя сначала сквозь толпу с ее раболепными приветствиями, любопытствующими взорами…

      – И банальными фразами, заранее вызывающими во мне отвращение, – отвечала княжна, стараясь улыбнуться. – Как можно любить светскую жизнь, маркиз? Можете вы это понять?

      – Могу. Ее любят люди, довольные собой и полагающие, что им выгодно показывать себя.

      – А знаете, отзвуки бала прекрасны вот так, издали, когда его не видишь и тебя тоже никто не видит. Эти голоса, эта долетающая до нас музыка и сознание, что там веселятся или скучают, а нас это и не касается… В этом есть какая-то прелесть, что-то даже поэтическое.

      – Однако сегодня все говорят, что вы решили вернуться в свет; что этот роскошный бал, дать который побудила вас любовь к добрым делам, должен вызвать у вас желание и в дальнейшем давать подобные празднества или посещать их. Словом, ходят слухи, будто вы собираетесь изменить своим привычкам и снова появиться в обществе, подобно звезде, которая слишком долго оставалась скрытой.

      – Почему же говорят такие странные вещи?

      – О, чтобы ответить вам, я должен был бы повторить все хвалебные речи, которых вы сами не захотели слушать; а я не имею привычки говорить вам даже правду, если она похожа на пошлость.

      – В этом я отдаю вам должное, но сегодня вечером дарю вам право повторять мне все, что вы слышали.

      – Ну так вот. Говорят, что вы до сих пор прекраснее всех женщин, прилагающих столько усилий, чтобы казаться прекрасными, что вы затмеваете самых блестящих и обольстительных из них своей совершенно особенной, свойственной вам одной прелестью и благородной простотой, привлекающей все сердца. Начинают удивляться, почему вы живете такой отшельницей и… должен ли я… смею ли я говорить все?

      – Да, решительно все.

      – Говорят также (я слышал это собственными ушами, толкаясь в толпе, когда никто и не полагал, что я нахожусь так близко): «Почему она не выходит замуж за маркиза Ла-Серра? Что за странная причуда?»

      – Продолжайте, маркиз, продолжайте, не бойтесь: это считают, конечно, тем более странной причудой, что маркиз Ла-Серра – мой любовник?

      – Нет, сударыня, этого не говорят, – ответил маркиз рыцарским тоном, – и не посмеют говорить до тех пор, пока у меня есть язык, чтобы отрицать это, и рука, чтобы защищать вашу честь.

      – Верный, чудесный друг, – сказала княжна, протягивая ему руку, – но вы ко всему относитесь слишком серьезно. Ведь все говорят и думают, я в этом не сомневаюсь, что мы любим друг друга.

      – Могут