Игрок (сборник). Федор Достоевский

случай, что на каких-нибудь десяти ударах три раза выскочил zéro; но особенно удивительного тут не было ничего. Я сам был свидетелем, как третьего дня вышло три zéro сряду и при этом один из игроков, ревностно отмечавший на бумажке удары, громко заметил, что не далее, как вчера, этот же самый zéro упал в целые сутки один раз.

      С бабушкой, как с выигравшей самый значительный выигрыш, особенно внимательно и почтительно рассчитались. Ей приходилось получить ровно четыреста двадцать фридрихсдоров, то есть четыре тысячи флоринов и двадцать фридрихсдоров. Двадцать фридрихсдоров ей выдали золотом, а четыре тысячи – банковыми билетами.

      На этот раз бабушка уже не звала Потапыча; она была занята не тем. Она даже не толкалась и не дрожала снаружи. Она, если можно так выразиться, дрожала изнутри. Вся на чем-то сосредоточилась, так и прицелилась:

      – Алексей Иванович! он сказал, зараз можно только четыре тысячи флоринов поставить? На, бери, ставь эти все четыре на красную, – решила бабушка.

      Было бесполезно отговаривать. Колесо завертелось.

      – Rouge! – провозгласил крупёр.

      Опять выигрыш в четыре тысячи флоринов, всего, стало быть, восемь.

      – Четыре сюда мне давай, а четыре ставь опять на красную, – командовала бабушка.

      Я поставил опять четыре тысячи.

      – Rouge! – провозгласил снова крупёр.

      – Итого двенадцать! Давай их все сюда. Золото ссыпай сюда, в кошелек, а билеты спрячь.

      – Довольно! Домой! Откатите кресла!

      Глава XI

      Кресла откатили к дверям, на другой конец залы. Бабушка сияла. Все наши стеснились тотчас же кругом нее с поздравлениями. Как ни эксцентрично было поведение бабушки, но ее триумф покрывал многое, и генерал уже не боялся скомпрометировать себя в публике родственными отношениями с такой странной женщиной. С снисходительною и фамильярно-веселою улыбкою, как бы теша ребенка, поздравил он бабушку. Впрочем, он был видимо поражен, равно как и все зрители. Кругом говорили и указывали на бабушку. Многие проходили мимо нее, чтобы ближе ее рассмотреть. Мистер Астлей толковал о ней в стороне с двумя своими знакомыми англичанами. Несколько величавых зрительниц, дам, с величавым недоумением рассматривали ее как какое-то чудо. Де-Грие так и рассыпался в поздравлениях и улыбках.

      – Quelle victoire![43] – говорил он.

      – Mais, madame, c’était du feu![44] – прибавила с заигрывающей улыбкой mademoiselle Blanche.

      – Да-с, вот взяла да и выиграла двенадцать тысяч флоринов! Какое двенадцать, а золото-то? С золотом почти что тринадцать выйдет. Это сколько по-нашему? Тысяч шесть, что ли, будет?

      Я доложил, что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу, пожалуй, и до восьми дойдет.

      – Шутка, восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничего не делаете! Потапыч, Марфа, видели?

      – Матушка, да как это вы? Восемь тысяч рублей! – восклицала, извиваясь, Марфа.

      – Нате, вот вам от меня по пяти золотых, вот!

      Потапыч и Марфа бросились целовать ручки.

      – И носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому, Алексей Иванович. Что это лакей кланяется,

43

Какая победа (франц.).

44

Но, сударыня, это было блестяще! (франц.)