Телеграмма. Вадим Зиновьевич Кудрявцев

о вбок, как будто совсем не она звонила, и я случайно увидел ее на лестничной площадке.

      – Кто? – не отрываясь от глазка, спросил я.

      – Вам телеграмма, – довольно громко сказала женщина с лестничной площадки, повернув лицо к двери.

      Я открыл дверь. Вид человека в трусах, майке и тапочках нисколько не удивил почтальона. Видно, это достаточно распространенное явление.

      – Это пятнадцатая квартира?

      – Да, – я несколько растерялся от такого вопроса, ведь на двери висел только один номер, четко выведенный на пластмассовом ромбике.

      – Вам телеграмма, распишитесь.

      Она протянула мне ручку, раскрыла какую-то тетрадь и показала пальцем место, где я должен был расписаться. Я расписался. Она вручила мне телеграмму.

      – Всего хорошего, – дежурным тоном сказала женщина. Она положила тетрадь и ручку в сумку.

      – А откуда телеграмма-то? – спросил я, рассматривая белый почтовый бланк с наклейными на него желтоватыми полосками.

      – Посмотрите, там все написано. Кажется, из Владивостока.

      – Из Владивостока?! – женщина уже спустилась на пару лестничных пролетов, так что мне ее даже не было видно, слышны были только шаги. Так что последнее мое восклицание повисло в воздухе, не будучи ни к кому обращенным.

      Я закрыл дверь и снова посмотрел на телеграмму. Владивосток. Кто бы нам мог писать оттуда?

      – Кто это был, Сережа? – спросила мама, выходя из кухни и вытирая руки о фартук.

      – Принесли телеграмму. Из Владивостока, представляешь?!

      – Это они, наверно, опять перепутали. Я им уже сто раз говорила. Пишут семерку, как единицу, и несут нам корреспонденцию 47-го дома. Это ж надо, сколько можно им говорить… Оденься, пожалуйста, и отнеси в 47-ой дом. Телеграмма, мало ли, может что-то важное и срочное.

      – А мы сейчас прочитаем, важное это или нет.

      – Сережа, как тебе не стыдно. Читать чужие письма просто неэтично, – мама укоризненно посмотрела на меня.

      Но я уже пристально рассматривал телеграмму. С первого же взгляда стало ясно, что телеграмма необычная. Во-первых, такое количество текста в телеграмме я видел впервые. То есть привычным видом телеграммы я всегда считал несколько криво наклеенных желтоватых полос, несущих скудную, но ключевую информацию. Типа, «ПРИЛЕТАЮ ЗАВТРА ДОМОДЕДОВО ТЧК СЕРГЕЙ ТЧК» или «ПОЗДРАВЛЯЕМ ДНЕМ РОЖДЕНИЯ ТЧК СЧАСТЬЯ ЗПТ ЗДОРОВЬЯ ТЧК МАКАРОВЫ». А здесь, всё было заклеено полосками с текстом. Во-вторых, неординарным было то, что в тексте присутствовали предлоги и местоимения, которые в обычных телеграммах всегда пропускают. А присмотревшись повнимательнее, я уловил рифмы. Это были стихи. Конечно, они не были привычно расположены в столбик, как в каком-нибудь поэтическом сборнике, но в них явно угадывались ритм и рифма.

      – Мам, представляешь, телеграмма в стихах. Хочешь, прочту?

      – Сережа, я же просила, отнеси эту телеграмму. Как тебе не стыдно? Неужели тебе так интересны случайные подробности чужой жизни, пусть даже в стихах…

      Она не успела договорить, потому что я начал читать. Выглядело на бумаге это довольно непривычно, поэтому я пару раз останавливался, сбиваясь с поэтического ритма, и перечитывал последнюю строку. А выглядело на бумаге это вот как:

      КУДА Б ДОРОГИ НИ ВЕЛИ ИЗВИЛИСТЫЙ СВОЙ ПУТЬ ЗПТ КУДА

      Б НИ ПЛЫЛИ КОРАБЛИ ЗПТ ТОПИТЬ ИЛИ ТОНУТЬ ЗПТ И ЧТО Б

      НИ ВЫТКАНО СУДЬБОЙ НА СЕРОЙ ТКАНИ ЛЕТ ЗПТ НЕЗРИМО

      БУДУ Я С ТОБОЙ ЗПТ СО МНОЙ ТЫ ИЛИ НЕТ ТЧК

      – А ведь неплохо, правда!? – я ухмыльнулся и поднял глаза на маму.

      Мама стояла, облокотившись на вешалку в коридоре, бледная, как молоко, закрыв глаза, тяжело дыша и держась рукой в области сердца.

      – Что с тобой? Тебе плохо? – честно говоря, я растерялся от такой резко произошедшей перемены.

      – Ничего, ничего. Сейчас пройдет…

      Прошло минут десять, а мама так и сидела в коридоре на принесенной мной из кухни табуретке, держалась за сердце, приговаривая: «Ничего, ничего. Сейчас пройдет. Не волнуйся». Я сидел рядом на стеллаже для обуви и решительно ничего не мог понять. Точнее почти ничего. Единственное, что мне было очевидным, что телеграмму доставили все же «по адресу». Но чтобы какая-то телеграмма, точнее какие-то два четверостишья вызвали у моей матери такую реакцию – еще 20 минут назад трудно было представить…

      Корвалол все-таки помог. Разведенный почти пополам с водой и распространивший специфический свой запах на весь коридор он почти снял сердечную боль моей внезапно расчувствовавшейся мамы.

      – Сережа, не нужно никуда носить эту телеграмму. Это нам.

      – Знаешь, я догадался, – ухмыльнулся я, – теперь жду объяснений. Я знаю, что ты пламенно любишь поэзию, но чтобы довести себя до предынфарктного состояния от телеграммного четверостишья… И это, в общем, не Пастернак…

      – Нет, это не Пастернак… Это Куприянов. Пойдем на кухню, я тебе все объясню. Наш коридор не располагает