Маньчжурский вариант. Олег Шушаков

вот он уже готовый парашютист, а не может прыгнуть из-за того, что у некоторых стропы купол захлестывают, когда не надо. Впрочем, это он так неумело скрывал свою зависть. Потому что комэска на вечернем построении выдал значки парашютиста всем кроме него. А еще комэска отметил хладнокровие и находчивость курсанта Пономарева, который в сложной ситуации сохранил самообладание и предотвратил несчастный случай, за что ему и объявляется благодарность.

      Через неделю они снова прыгали, и на этот раз все прошло штатно. Витька получил наконец свой значок и успокоился.

      А Владимир после того поцелуя как-то изменился.

      Нет, у него по-прежнему перехватывало дыхание, когда он натыкался на внимательный льдисто-серый взгляд Натальи. Но теперь под ложечкой у него не холодело, как во время затяжного прыжка. Теперь его всего обдавало жаром так, что хоть прикуривай. А еще он потихоньку начал писать стихи…

      Вообще-то стихи он писал для стенгазеты и раньше, еще когда учился в семилетке, а потом в деповской школе фабрично-заводского ученичества. А один раз его даже напечатали в многотиражке «За социалистический транспорт». Но это были совсем другие стихи.

      Раньше он писал про радость свободного труда и комсомольцев-добровольцев. Теперь же слова сами собой складывались в красивые, но такие несовременные стихи о луне, такой же круглолицей, о волне, такой же льдисто-серой, о золоте волос и прочих совершенно неуместных, никак не связанных с героическими буднями вещах.

      Разве мог он прочитать хоть кому-нибудь, например, это:

      Отчего же мне так горько,

      Отчего саднит?

      Отчего сиянье моря

      Счастья не сулит?

      Безответно, безнадежно

      Я смотрю в глаза.

      В льдисто-голубом безбрежье

      Потерялся я…

      Есенинщина! Мелкобуржуазная лирика и сантименты! Да его тут же продернули бы как надо и высмеяли свои же корешки. И поделом! Он эти стихи даже не записывал. А зачем? Чтобы прятать от товарищей? Достаточно того, что он молчит, и никому ничего до сих пор не рассказал о своей безответной любви.

      А как ему иногда хотелось написать письмо любимой и во всем честно ей признаться. Признаться в том, что любит ее без памяти. В том, что шепчет беззвучно и никак надышаться ее именем не может. В том, что по ночам пишет стихи только о ней.

      «Какой ты красный курсант! Ты – гнилой интеллигент, товарищ Пономарев!» – ругал себя Владимир почем зря. А потом забывался, глядя в потолок, и под звучный храп спящей казармы снова складывал никому не нужные строки:

      Был день как все, был день обычно-серый,

      Тянувшийся неспешно, как всегда,

      Но в миг, когда за крыши солнце село,

      Сверкнула в небе яркая звезда…

      Сиреневой чертой она скользнула

      В прозрачный желто-розовый закат

      И небо на мгновенье распахнула

      Для тех, кто к небу поднимает взгляд…

      Сделав три прыжка, Владимир окончил курс парашютного дела. И не видать бы