Мамина сиеста. Борис Борисович Петров

ещинах по ночам бегали мыши.

      Баллон кока-колы подернулся влагой и сулил холодный шипучий глоток. Младший сын Жоржик тащил зеленый шланг, из кожи которого брызгали фонтанчики воды: прибить пыль.

      Мама подставила под струйку ладонь – удивительно розовую и гладкую для пожилой женщины, омыла лицо и величественно кивнула. Затем она поставила маленькую сухую ногу на пень и с пня ухнула в гамак, сразу же затрещавший кустами.

      Деловитый и хозяйственный Коленька задумчиво скреб совковой лопатой мокрую от шланга пыль. Жоржик направил внезапно струю и окатил братов торс. Старший постоял, подумал и сказал:

      – Однако!

      Жоржик плясал в восторге – солнечный вечный мальчик, для которого всякое время сиеста, обрамленный радугой, дрожащей в листьях жасмина.

      – А где папа? – спросила мама из шевелящихся кустов.

      – Копает, – в один голос, слитно ответили братья органным монолитом, в котором сплелся в единый звук тенор Жоржика и гулкий бас Коленьки.

      Мама восседала посередь листвы задумчивая, невесомая и поэтичная, ее руки все гладили обложку книги.

      – Жоржик, пойди, позови папу, – попросила она.

      Жоржик обошел, выкидывая тощие ноги, жужжащий мухами жасмин.

      – Папа занят, – прозвенел он в замершем воздухе.

      – Папа всегда занят. Хочет нас всех надежно спрятать, – вздохнула мама. – Как он о нас всегда заботился! Интересно, как он сейчас выглядит?

      – Наверное, отрастил здоровую бороду, – предположил Жоржик.

      Мама покачала седой головой, приведя опять в движение кусты, и нараспев процитировала: «Узкая рыжая борода, тонкий восковой нос, легкий армяк и ореховая (из лошадиной шкуры) шапка».

      – Это не папа, – подумав, отметил Жоржик. – Это наш Коленька.

            Мама наморщила лоб и согласилась:

      – Пожалуй.

      Она оглядела с высот своего положения пространство между кленом и жасмином:

      – Жоржик, повесь шланг на ветки. Пусть брызжет. Коленька понаблюдает, чтобы не очень брызгало. А ты пойди к папе, скажи – скоро чай. Только как следует крикни, чтобы папа услышал. Последний раз папа выходил к чаю в позапрошлом году. Вредно так долго сидеть под землей.

      Высокий Жоржик, поигрывая мускулами сквозь майку, скосился на брата, замершего у шланга в позе часового, вздохнул и подставил голову под блестящее солнце. Дорога вела вдоль частокола, украшенного пестрыми нарядными лентами. За забором паслись коровы и исторгали навоз, отчего трава на поле выдалась необычайно густа и блестяща. Запахи травы и навоза ласково щекотали длинный нос Жоржика, бодро шагавшего по колее и выглядывающего селянок в зарослях шалфея и чабреца. Высоко в небе звенел жаворонок. Вдали козопас вел стадо.

      По небу бежали резвые пушистые облачка, пятная землю, заслоняя солнце. Они накапливались у кромки леса и разбухали над соснами, синели над еловым бором, и в чаще копилась тьма, в которой рылись кабаны в поисках желудей.

      Мама поглядела на раскаленную крышу дачи сквозь радугу от брызг из шланга и напророчила дождь. Коленька бережно поправил ветку и подставил тонкий восковой нос под прохладную струю, не сделав ради этого и шага; просто нагнув коротким движением узкую рыжую бороду.

      – Почему ты не поможешь папе, Коля? – спросила мама. – Ведь если подумать, он роет ради нас.

      Вода огладила квадратные плечи и сгладила углы, застряв в поросли на могучей груди.

      – Какая разница, где жить и где умирать, – равнодушно пробасил Коленька, не убирая головы из-под струи. – Мне и здесь хорошо.

      Мама проводила взглядом, прищурившись, большого гудящего жука.