Замок Орла. Ксавье де Монтепен

бы, ну разумеется! Вам остается подыскать себе достойную партию, только и всего. Все наследницы во Франш-Конте, хоть Бофремоны, хоть Сен-Морисы, хоть Тулонжоны, почли бы за честь носить ваше имя.

      – Но, отец, быть может, вас вполне устроила бы невестка из тех, что я бы сам вам предложил?

      – И думать забудьте! В ваших венах течет моя кровь, ваше происхождение столь благородно, что вам не пристало жениться на неровне.

      – Неравный брак? Никогда, господин барон! И тем не менее я весь дрожу, не смея выговорить имя той, которую люблю.

      – Которую вы любите! – оживился старик. – Неужто, сударь мой, вы влюблены?

      – Да, отец, я полюбил на всю жизнь!

      Тонкие губы барона искривились в усмешке; он пожал плечами и произнес:

      – Мальчишка!

      Конечно, было странно слышать из уст дряхлого старика подобную насмешку, тем более брошенную в адрес бравого двадцатипятилетнего полковника в самом расцвете сил.

      – Мальчишка! – повторил он.

      А затем по-отечески снисходительно прибавил:

      – Что ж, продолжайте, сударь мой. Стало быть, вы весь дрожите, не смея выговорить имя той, которую полюбили «на всю жизнь», – на последних словах он сделал ударение. – Неужели она недостойна вас?

      – О! – воскликнул Тристан, теряя самообладание из-за столь ничтожного подозрения. – О, отец, и как вы только могли такое подумать? Даже ангелы не могут похвастать такой чистотой, какая свойственна моей обожаемой девочке.

      – Замечательно! Хотелось бы в это верить, а узнать имя вашего ангела – уж тем более.

      Тристан собрался с духом и с напускным спокойствием, которое разоблачал его взволнованный голос, сказал:

      – Та, которую я люблю, отец, приходится единственной дочерью вашему соседу, графу Теобальду де Миребэлю.

      IX. Семейные портреты

      Произнеся имя возлюбленной девушки, Тристан де Шан-д’Ивер ожидал бури: он приготовился к тому, что отец, придя в ярость, начнет метать громы и молнии – закатит умопомрачительную сцену.

      Но ничуть не бывало.

      Когда Тристан произнес имя Бланш, престарелый барон с трудом поднялся и, опершись одной рукой на трость с золотым набалдашником, а другой – на локоть сына, повлек молодого человека к красочному полотну с изображением генеалогического древа, о котором мы уже упоминали, – перед ним они оба остановились.

      – Вы хорошо видите это, сударь мой, не так ли? – спросил барон, указуя на испещренный геральдическими знаками пергамент.

      – Разумеется, – ответил Тристан.

      – Знаете, что это за герб?

      – Это наш герб, отец.

      – А известно ли вам, что означают пышные ветви, что простираются от величественного ствола?

      – Наших родственников.

      – Так как же, сударь мой, зная все это, вы бесстыдно попираете историю вашего рода?

      – Но, отец, я думал…

      – Вы плохо думали, сударь. И пусть вы никогда этого не знали, пусть забыли, я, как бы то ни было, готов прийти на помощь вашему невежеству и освежить