Сатанинский Грааль. Роман Кузьма

кое тепло беспощадно обжигало робкие весенние ростки, пытающиеся пробиться сквозь трещины в асфальте и зазоры между бетонными плитами. Играя с тенями, отбрасываемыми мрачными строениями эпохи «гуляш-социализма», солнечные лучи стремились проникнуть повсюду, даже в, казалось бы, недостойные этого тёмные, пахнущие мочой уголки подъездов. Энё Негьеши, дымя сигаретой, с праздным любопытством разглядывал фантастические узоры, сплетаемые светом, льющимся сквозь давно не мытое окно. Расположенное на лестничном пролёте одной из кишпештских многоэтажек, оно было покрыто толстым слоем пыли, неверно и причудливо преломляющим солнечные лучи. «Такова, наверное, и моя судьба, сплетаемая Норнами, – подумал Энё. – Старухи ткут её из чистых фотонов Небесного Света, но, столкнувшись с грязью, те путаются и разбегаются, превращаясь в итоге во Мрак. Интересно, что бы сказал об этом Гесиод?».

      Энё горько улыбнулся и вздохнул. Знание классической литературы уже давно стало для него мёртвым грузом, так как ни быт его, ни круг общения не имели ничего общего с платоновской философией. «Наверное, это потому, что я повзрослел и перестал верить в платоническую любовь, а шелест, издаваемый книжными страницами, отступил перед хрустом купюр», – суммировал он. Выйдя из задумчивого забытья, Энё посмотрел вниз, во двор. Там, всего в полутора десятках метров от него, о чём-то спорили двое мальчишек. Один из них, Андраш Каллош, был хорошо знаком Энё. Любимчик самого Жолтана, этот паренёк смог подавить сопротивление большинства одногодков в округе – и, фактически, стал вторым Жолтаном Эркелем, его тенью в подростковом кругу. Второй, худой, почти тощий, подросток с нездорового цвета землистой кожей, носил имя Августин. Августин был профессорским сынком, сверстники его откровенно недолюбливали, а в школе за ним закрепилось прозвище «Октава» – из-за его же глупого замечания о том, что у древних римлян такое имя очень почиталось, был даже великий император, которого звали Октавианом Августом. Сейчас Октава, оправдываясь перед обнаглевшим Андрашем за какой-то проступок, совершенно надуманный, постепенно продвигался к тому, чтобы окончательно рассердить своего собеседника. Когда Андраш выйдет из себя, Октаве останется только покорно признать, что он неправ – и приступить к выплате дани, сперва почти символической, а потом всё более ощутимой для карманов его родителей. Энё злорадно улыбнулся и стряхнул пепел в стоявшую на подоконнике пустую консервную банку. Когда мимо прошёл жилец с верхнего этажа, он постарался не заметить чужака, смотревшего в окно на разыгрывавшееся во дворе представление – людей Жолтана здесь знали в лицо и боялись. Кривая усмешка Энё стала ещё шире, когда он понял, что этот мужчина в потёртом бежевом плаще сделает выводы и не скажет ни слова и Андрашу, а значит, «кран» в профессора удастся беспрепятственно «вкрутить». Для этого Энё, собственно, здесь и находился – чтобы отпугивать потенциальных защитников жертвы. Нужно сказать, что желающих сопротивляться воле Эркеля, насаждаемой его подчинёнными железной рукой, было на самом деле немного. Кишпешт был покорен своему королю, чьим скипетром стал инкрустированный золотом австрийский «глок». К тому же взяточничество, процветавшее в университетах, было не только всем известным фактом, но и, учитывая наставшие голодные времена, вызывало всеобщую зависть и озлобление.

      Энё снова затянулся и посмотрел, как обладатель старомодного бежевого плаща, выглянув наружу, постоял у дверей подъезда, колеблясь – и направился по своим делам, даже не замечая, что Октаву буквально раздевают среди бела дня. Он бы поступил точно так же, даже если бы этот умник приходился ему родным сыном – столь высок был авторитет Эркеля в этом районе столицы. Достаточно было одного его слова, чтобы любого, кто осмелится даже отозваться о нём с недостаточным пиететом, постигла суровая кара.

      – Кишпешт – наш, – произнёс Энё себе под нос и раздавил окурок в жестянке. Вздохнув, он пошёл вниз по ступеням, чтобы сказать своё весомое слово в споре, исход которого определит, быть может, отношения его участников на всю оставшуюся жизнь. Выйдя во двор, он на мгновение прищурился от яркого солнечного света, а потом, словно случайно заметив Андраша, поприветствовал того.

      Ха! Привет! – Энё приблизился к мальчишке и крепко пожал ему руку. – Даже не знал, что ты тут живёшь…

      Энё умолк, подозрительно скосив взгляд на Октаву. Тот, перепугано глядя на взрослого снизу вверх, сразу же понял, что имеет дело не с каким-то слизнем. На Энё были начищенные до блеска кожаные туфли, новенькие чёрные джинсы, тёмная рубашка с тонкими белыми полосками на воротнике – и куртка из великолепной чёрной кожи, считавшаяся главным отличительным признаком настоящего kemeny, «крутого парня».

      – А это кто? – Тон, максимально презрительный и гневный, поверг Октаву в полное замешательство.

      – Да, – Андраш неопределённо махнул рукой. – Октава. Он меня учительнице школьной сдал. Сказал, что я с урока сбежал.

      – Стукач? – возмущению Энё не было предела. Выпучив глаза, он приблизился к Октаве и угрожающе навис над совершенно парализованным от страха мальчиком. – Да ты знаешь, что с такими вообще делают?

      Андраш подошёл и стал между ними, делая вид, что защищает