Седьмая ночь. Натиг Расулзаде

пно задыхаться от пронзившей его мысли о своей никчемности.

      С тех пор с ним стали происходить странные вещи.

      Недавно Эмин М. потерял родителей, сначала умерла мать долго, тяжело болевшая, а через два месяца внезапно скончался от инсульта практически здоровый отец. И Эмин М. остался один. С женой он давно развелся, точнее она настояла на разводе, не имея сил продолжать совместную жизнь с таким… с таким… она не находила слов, когда вынуждена была говорить о нем; сына тогда еще пятилетнего, она забрала к себе, боясь, что отец его тоже воспитает таким… таким… опять же не находила слов – слишком нервничала, внутренне дрожала от ярости, когда вынуждена была вспоминать своего бывшего мужа… Новой женой Эмин М. не обзавелся, вторую семью до сих пор не завел, все откладывая на потом и до откладывался до того, что его мать перестала ворчать и пилить Эмина М. по этому поводу, да и самому ему обзаводиться стало ни к чему – слишком многими холостяцкими привычками он оброс к тому времени, а точнее: в преддверие своего юбилея.

      Оставшись один и отдохнув несколько дней после тяжелого периода своей жизни, когда смерти родителей последовали одна за другой и кроме относительно спокойно перенесенного горя повлекли за собой множество крайне беспокоящих, суматошных бытовых проблем, каждую из которых следовало решать немедленно, Эмин М. принялся за ремонт давно запущенной квартиры, в которой всю свою жизнь – как сознательную, так и несознательную – обитал вместе с родителями. С родственниками он не был близок и друзей среди родни у него не имелось, братьев и сестер тоже не было, он был единственное чадо у отца с матерью, так что все близкие и дальние к обоюдному удовольствию оставили его в покое. Друзей, точнее – товарищей (он слишком долго прожил на свете, чтобы кого-то назвать другом, – с немалой долей позёрства утверждал Эмин М.) тоже было негусто благодаря необщительному характеру и постоянной какой-то непонятной, почти болезненной отрешенности и самоуглубленности Эмина М. Был только один приятель, с которым он изредка виделся, чтобы сыграть несколько партий в шахматы или нарды, и который каждый раз старался непредсказуемое количество очков на брошенных костях при игре подвести под математически четко запланированный акт, притягивая за уши игру в нарды к интеллектуальным играм и приравнивая её к шахматам, что изредка ему удавалось; и тогда он торжествовал, произнося избитые фразы про математику и про то, что она царица всех наук, хотя сам не имел никакого отношения к этой царице. От отца оставались деньги и часть их Эмин М. потратил на ремонт, хотя вполне мог бы продолжать жить и в не отремонтированной квартире, потому что будучи дома (а большую часть времени он проводил именно здесь) он как правило лежал на диване, уставившись в потолок и непонятно о чем размышляя, а эта часть потолка, которую обычно охватывал его неподвижный взгляд, была вполне белая и чистая, так что в ремонте квартиры не было большой необходимости. Но Эмин М. руководствовался не необходимостью и не логикой, а больше тем, что придет ему в голову, и часто это были посещения совершенно неожиданных мыслей. Итак, он начал и закончил ремонт, это хлопотное дело, о котором не хотелось в дальнейшем вспоминать, как о пережитом пожаре; но опять же в дальнейшем ничто так не пригождалось для его неподвижного взгляда, как часть потолка, заново побеленного и освеженного. Приходил товарищ играть в нарды, иногда они играли в шахматы, но товарищ ничего не замечал вокруг, ни свежего ремонта, ни запаха краски, ни отполированного паркета под ногами, уткнувшись в шахматную доску и занудливо утверждая, что шахматы тоже, как и игра в нарды основаны на математической науке, и так долго это доказывая, что Эмин М. боялся спорить, чтобы не спровоцировать дополнительный поток красноречия.

      Женщина, которую время от времени навещал Эмин М., постоянно пенявшая ему, что за его визитами зорко наблюдают соседи, сорокалетняя, давно разведенная особа, любящая вкусно поесть и посплетничать, по призванию гадалка, называвшая себя экстрасенсом, кажется, в душе была рада смерти родителей своего приятеля, так как ей представлялась возможность прекратить его визиты к ней, и теперь самой наносить эти визиты. Она, между прочим и настояла на том, чтобы дружочек сделал ремонт в квартире, и слабохарактерный Эмин М. пошел на поводу, не умея спорить и возражать и легко устававший от споров.

      Вот она опять пришла. Она открыла дверь своим ключом, что вытребовала у него с тайной мыслью когда-нибудь застать его со случайной девкой и устроить скандал. Он же, как всегда не стал спорить и отдал ей запасной ключ.

      – Опять валяешься на диване? – равнодушно спросила она и погрозила ему пальцем, как младенцу. – Сколько тебя помню, ты всегда валяешься на диване…

      – А сколько ты меня помнишь? – спросил он заинтересованно, не желая утруждать свою память и вспоминать самому.

      – Давно, давно. Вставай, пойдем пообедаем в кафе. У тебя, конечно, в холодильнике, как всегда пусто.

      После кафе, придя домой, они занимались любовью – акт, тяготивший Эмина М. своим однообразием и полнейшим отсутствием сексуальной фантазии (против чего яростно возражала она, пресекая в корне всякую попытку с его стороны хоть как-то придать большую содержательность совокуплениям); потом она говорила, что неплохо бы им пожениться