Реваншист. Анатолий Дроздов

алось: тьма стояла плотная, почти осязаемая. Я попробовал пошевелить руками, затем ногами – ничего не вышло. Я вообще не чувствовал своего тела – его будто и не было. «Значит, я умер, – пришло осознание. – Дочь обрадуется».

      Странно, но эта мысль почему-то не взволновала. Да и с чего? Со дня, как меня вышвырнули на пенсию, я не шел, а бежал к могиле. Выбирался из квартиры лишь в магазин за очередной партией бухла и квасил до посинения, пропивая остатки сбережений и печень. Печень, на удивление, выдержала, а вот сердце – нет. Когда грудь сдавило и накатил страх, инстинкт заставил меня уцепиться за жизнь. Я вызвал «Скорую» и открыл дверь. Затем упал – там же, в прихожей. Это было последним, что я помнил.

      «Интересно, где я умер: дома или в больнице?» Мысль мелькнула, чтобы пропасть: какая разница? «Где меня похоронят?» Да не все ли равно? Дочь наверняка выберет кремацию – так дешевле. Урну с прахом забирать не станет – сейчас многие так поступают. Зачем возиться? Из крематория позвонят раз-другой и угомонятся. Урну где-нибудь прикопают. На колумбарий дочь тратиться не будет. Государство выделяет на погребение пособие, которого хватит и на колумбарий, но дочь постарается сэкономить. Еще и с холдинга помощь стрясет. В моем пенсионном удостоверении стоит штамп «Ветеран труда». В этом случае, в соответствии с законом, организация обязана участвовать в погребении. Дочь это знает: она у меня умная. Кандидат юридических наук как-никак. Холдинг потратится на автобус, от Союза писателей пришлют венок. У них это отработано. Бо́льшая часть членов Союза – старики, а те имеют обыкновение умирать. Союз пришлет делегатов, те посидят, выпьют, толкнут речь о заслугах усопшего, пожелают ему земли пухом. После чего обо мне забудут – как забыли и о других. Кому сегодня интересны писатели? Ведь есть Ютуб, компьютерные игрушки, фильмы, наконец. С ними легче. Все для тебя разжевали, открывай рот и глотай. К чему утруждать мозг? Ну, или то, что у них в черепах…

      Воспоминания накатывали солено-горькие, словно океанские волны. Еще там, за Гранью, я осознал: жизнь прожита зря. И ведь не бездельничал: пахал так, что кости скрипели. У меня было все, что составляло предмет гордости советского человека: семья, квартира, машина, дача… В 90-е все посыпалось. Сначала сбежала жена. «Милый, в Италии щедро оплачивают уход за стариками, я заработаю и вернусь». Ухаживать ей так понравилось, что решила не возвращаться. Дочь-подросток осталась с отцом. Ее нужно было выводить в люди, и я лез из кожи. Репетиторы, вуз, аспирантура, защита диссертации – все требовало денег. Зарплаты не хватало. Но тут выяснилось, что за книги в России стали платить. Для меня начался звездный сезон или каторга – это как считать. Приходя домой, я ужинал и садился за клавиатуру. Стучал по клавишам до глубокой ночи. Утром, невыспавшийся, бежал на работу. Эльфы, орки, гоблины, гномы – вся эта хрень путалась в мозгах, но пипл хавал, книги раскупали, а на мой счет капали вожделенные рубли. Их хватило, чтобы купить дочери трехкомнатную квартиру, а вот на мебель – уже нет. К тому времени в литературу пришел кризис, орки с гоблинами читателю надоели, а ничего другого в голову не приходило. Гонорары иссякли. Дочь с зятем обиделись. Как же, они рассчитывали! Я предложил им зарабатывать самим. Это возмутило их до глубины души. Дочь пыталась уговорить меня сменить мою трехкомнатную квартиру на однокомнатную, разницу, естественно, отдав ей, но тут я уперся. В этих стенах я прожил более тридцати лет, и они для меня много значили. Дочь с зятем ушли, хлопнув дверью, и более не появлялись. На звонки не отвечали. От чужих людей я узнал, что стал дедом, но внука мне не показали.

      Оставалась работа. В 90-е, сообразив, что теряю моторность, я уговорил руководителя одной важной организации учредить журнал. К тому времени издания возникали одно за другим, но прогорали быстро. Мы выжили – команда была хорошей. Работалось интересно. Все фонтанировали идеями, и мы претворяли их в жизнь. Журнал толстел и рос в тираже. Мировой кризис нас не затронул – только окрепли. Журнал знали в стране и за рубежом. Главный редактор в моем лице ездил по конференциям, где выступал с докладами. Их растаскивали на цитаты. У меня брали интервью… А потом у директора холдинга, которому принадлежал журнал, образовался племянник – выпускник журфака. Родного человечка следовало пристроить. Для начала его всадили мне заместителем – набраться опыта. Для этого требовалось наличие мозгов, у племянника они отсутствовали. Тем не менее через пару лет он решил, что созрел. Чем меньше человек знает, тем больше у него апломба. Последний контракт со мной продлили ровно до пенсии, после чего уволили.

      Племянник угробил журнал за два года. Чтобы создать новое, требуется недюжинный ум, развалить может любой дурак. У племянника вышло блестяще. Для начала он уволил моих людей – они ведь осмеливались спорить! Взамен набрал каких-то мутных дружков. Те смотрели ему в рот и кланялись. Было за что. С их способностями максимум, что им светило, – метла дворника. А тут офис, тепло, уютно, нужно только не забывать вовремя лизнуть шефа в определенное место. Через год тираж журнала упал в три раза, издание село на дотации. Цитировать его перестали. Я видел агонию детища, но помешать не мог. Кто станет слушать списанного в тираж редактора? Оставалось пить…

      Сколько времени я предавался размышлениям, понять было трудно. Наверняка долго.