Русская рулетка. Валерий Поволяев

вас никто не обижает?

      – Нет, что вы… – засмеялась та белозубо, открыто. – Тот, кто обидит – и дня не проживёт.

      – У, какая вы грозная!

      – Верно. Это я только с виду кроткая, лишнего слова сказать не могу, а на деле…

      – А на деле, – подхватил её короткую исповедь Костюрин, протестующе качнул головой – ощутил неожиданно, как в нём что-то сломалось, щёлкнуло и отсеклось, будто с дерева слетела прочная тяжёлая ветка, образовался душевный порез, но порез этот был сладким, вот ведь как, боли не принёс… Костюрин вздохнул облегчённо, он сейчас мог поддержать любой разговор – главное, чтобы разговор этот был, чтобы речь текла плавно и тогда будет совсем нестрашно.

      – А на деле лишнее слово сказать очень даже могу. И одно и два.

      – Я очень рад вас видеть, – сказал Костюрин.

      Аня улыбалась несколько недоверчиво, склонила к плечу голову и произнесла тихо:

      – И я. Вы немного неудачно пришли. Сегодня нет ни одного спектакля.

      – Это ничего, Аня, ничего, – бодро произнёс Костюрин, – на спектакль я приду в следующий раз.

      – У нас, например, идёт очень хороший спектакль по Блоку. Стихи у него потрясающие, – Анино лицо посветлело, будто осветилось внутри, – колдовские стихи! А ещё к нам обещал приехать Фёдор Иванович Шаляпин.

      Костюрин не удержался, придавил пространство кулаком:

      – Это здорово! Шаляпин – настоящий пролетарский певец.

      – Я с ним знакома, – неожиданно похвасталась Аня. Было сокрыто в этом хвастовстве что-то детское, задиристое, что невольно обращало на себя внимание, в следующий миг Аня застеснялась самой себя, потупилась.

      Неземной голос певца выворачивал наизнанку любую душу, даже самую заскорузлую, ничего не чувствующую, народ на концерты Фёдора Ивановича ломился толпами, денег не жалел. Костюрин слышал, что перед революцией Шаляпин брал за один концерт по семьсот пятьдесят целковых золотом, а это были деньги бешеные, и люди эти деньги платили, не скупились.

      На Шаляпина был в обиде другой певец, Собинов. Он за свои концерты столько брать не мог – не получалось, у него имелся свой потолок, выше которого он не мог прыгнуть. Как только он назначал цену за билеты чуть больше, люди переставали их покупать, а у Шаляпина потолка не было, ему платили столько, сколько он просил. Билеты на Шаляпина раскупались во всех случаях.

      Костюрин вгляделся в Аню, словно видел её впервые в жизни, либо в лице её нашёл нечто такое, чего раньше не было, растянул губы в слабой неверящей улыбке:

      – Где же вы с ним познакомились, в театре?

      – Мой отец дважды шил Шаляпину сапоги.

      – Где, в Ельце?

      – Зачем? Здесь, в Петрограде. Папа, когда мама умерла, уехал из Ельца, не смог там жить без мамы-покойницы, переехал сюда и работал в мастерской по пошиву сапог купца Жилина… Слышали о таком?

      Пожалел Костюрин, что никогда не слышал о таком купце. Аня всё прочитала в его взгляде и произнесла прощающе:

      – Ничего страшного. Отец у него работал