Жена моего мужа. Джейн Корри

в детском словаре, который Карла уговорила маму купить в магазине подержанных вещей на углу улицы). Плохо иметь густые черные брови («Волосатая-полосатая!»). Плохо называться не похожими на другие именем и фамилией.

      Карла Каволетти. Одноклассники дразнили ее Спаголетти. Волосатая Карла Спаголетти!

      – Почему нельзя сегодня остаться дома? – ныла Карла, чуть не прибавив «у нас» – а не в том, итальянском, о котором мама постоянно говорила и которого она, Карла, никогда не видела.

      Мама замедлила шаг, когда соседка с золотистыми волосами прошла мимо, неодобрительно глянув на них.

      Карла знала этот взгляд – так смотрела учительница в школе, когда она не смогла рассказать таблицу умножения на девять.

      – У меня с математикой тоже неважно, – пожимала плечами мама, если Карла просила помочь с домашним заданием. – Ничего, главное, не объедаться пирожными и не толстеть. Таким, как мы, достаточно быть красивыми.

      Дядя с блестящей машиной и в большой коричневой шляпе всегда говорил маме, что она красивая. Когда он приходил в гости, мама не плакала. Она распускала свои длинные вьющиеся волосы, душилась любимым «Яблоневым цветом», и ее карие глаза сверкали. Включался проигрыватель, и они вместе отбивали ритм носками туфель. Правда, Карле засиживаться не давали.

      – Спать, cara mia[2], – певуче говорила мама, и девочка уходила в другую комнату, оставив маму и гостя постукивать ногами под музыку в маленькой гостиной под пристальными взглядами маминых родственников с фотографий. Часто их холодные лица снились Карле по ночам, и ее крики мешали танцам и сердили маму:

      – Ты уже большая, чтобы бояться снов. Ты не должна беспокоить меня и Ларри.

      Когда в школе задали сделать проект «Мои папа и мама», Карла, воодушевившись, пришла домой, но мама долго цокала языком, а потом разрыдалась, уронив голову на кухонный стол.

      – Я должна что-нибудь принести на школьную выставку, – настаивала Карла. – Не могу же я одна ничего не принести!

      Наконец мама сняла со стены фотографию мужчины с прямой осанкой, в белом воротничке и со строгим взглядом.

      – Мы отправим к ним нонно, – сказала она так, будто в горле у нее застрял леденец.

      Карла любила леденцы. Дядя с блестящей машиной часто приносил ей леденцы в белом бумажном пакете, но они прилипали к рукам, и Карле приходилось долго отмывать пятна.

      Карла благоговейно взяла фотографию.

      – Это мой дедушка?

      Она и так знала ответ – мать говорила ей это много раз, но приятно лишний раз услышать, что у нее, как у всех, есть дедушка, хоть он и живет за много миль в горах Флоренции и не отвечает на письма.

      Мама Карлы обернула фотографию в оранжевый с красным шелковый шарф, пахнущий нафталином. Карла бежала в школу, как на праздник.

      – Это мой нонно, – гордо объявила она.

      Но все только смеялись.

      – Нонно, нонно, – передразнил один мальчишка. – А почему не дедушка, как у всех? И где твой отец?

      Это было накануне ее именин, а на следующий

2

Дорогая моя (ит.). – Здесь и далее примеч. пер.