Бесконечность не предел (сборник). Василий Головачев

счастливая и радостная.

      – Всё, договорилась, до вечера я свободна, как ветер. Куда идём?

      – Сначала покажем, где мы поселились, – взял её за руку Прохор. – Потом пойдём обедать.

      – Обедайте без меня, – отказался Саблин, берясь за айком, – у меня дела. Встретимся часа через полтора, освобожусь, позвоню.

      Он заговорил по мобильному и отошёл.

      Устя с сомнением посмотрела ему вслед.

      – Неудобно получается…

      – Не переживай, Дан деликатный человек, он просто дал нам время побыть вдвоём.

      – Вот поэтому и неловко.

      Они вошли в двухэтажный, с деревянными полуколоннами, вделанными в стены, отель, возле которого царила суматоха: подъезжали и отъезжали машины, толпами входили и выходили туристы, слышалась разноязычная речь, шутки и смех.

      Прохор открыл номер, пропустил Устю.

      – Конура, – сказала она, разглядывая убранство крохотной комнатушки, где едва умещались две односпальные кровати, столик, тумбочка и стул. Окно номера выходило на близкий лес и горы, поэтому гостей кемпинга видно не было, слышался лишь их приглушённый говор сквозь дверь.

      Прохор остановился, отмечая гулкий голос сердца.

      Устя оглянулась.

      – Что стал? Будешь переодеваться?

      Он продолжал смотреть на неё, не двигаясь.

      Девушка прикусила губку, разглядывая Прохора как нечто новое для себя, сделала к нему шаг, другой. Остановилась, подойдя вплотную. Тишина и ожидание окутали их призрачным облачком.

      Толчок сердца сдвинул не грудь, но Вселенную вокруг.

      Он дотронулся руками до застёжки её куртки.

      Руки Усти легли на его плечи.

      Куртки невесомыми птицами слетели на пол.

      Пальцы вдруг приобрели небывалую чувствительность, ощутив шёлк её кожи и даже пульсирующие токи энергии под ней.

      Упала блузка, джинсы, его рубашка…

      Он опустился на колени, стал целовать её живот, родинку на бедре, поднялся к выпуклостям груди…

      Всё вокруг исчезло, кроме марева и теми живота, они оказались на кровати, и он снова целовал её, и вошёл, и беззвучно закричал от неистового желания и удовольствия, и она выдохнула бессловесную песню, и он полетел сквозь неё навылет, стремясь быть нежно-огненным, услышал:

      – Ты счастье моё… судьба моя…

      Откинулся рядом, бурно дыша, продолжая сжимать рукой грудь Устиньи, потом перевернулся на спину, раскинув руки, начиная приходить в себя.

      Ничего не говорили, просто остывали, вслушиваясь в утихающую бурю внутри их самих.

      Потом искупались под душем и снова легли, чтобы понежиться и отдохнуть, и снова сорвались в полёт, которому невозможно было подобрать ни аналогий, ни названия.

      Снова искупались. Устя начала одеваться, но Прохор удержал её:

      – Не спеши, у нас ещё есть время.

      Она с сомнением глянула на часы, но послушалась, легла рядом, положила голову ему на грудь.

      – Ты изменился.

      – Ерунда, – не согласился он.

      – Нет, я чувствую. Ты так никогда меня не хотел!

      – Ну,