Шлепушка. Андрей Фролов

лекают.

      Осознание ловушки, в которую пойман разум, заставляет меня-внутреннюю выть и трястись в спазмах. Вовне эти проявления не пробиваются. Только благодаря крохам самоконтроля я избегаю смирительной рубашки, способной сделать мое положение еще хуже.

      Доктор задает вопросы. Я отвечаю. Диктофон уставился на нас алым огоньком и честно записывает слова, шорохи и паузы. Постепенно мое сознание переступает черту критического утомления. Психиатр тает в мутном облаке пара, в эпицентре которого поблескивают элегантные очки.

      Я больше не контролирую мысли. Стена превращается в упитанную зебру и иноходью убегает в бескрайнюю степь забвения. За растворившимися обоями обнажаются прозрачные трубы, ползущие по периметру кабинета. По ним текут липкие человеческие грехи, и я слышу каждый. Вместо лампочки в настольной лампе подвешен светящийся розовый язык. Он шевелится.

      Звуки кабинета мерно падают в пластиковый стаканчик на каплесборнике водяного кулера. Я способна выпить их, как забористый самогон. Листы блокнота сворачиваются в куколки, и через мгновение из них вылупляются бабочки. У них черно-желтые крылья и жала, способные проткнуть детскую ладонь. Шуршание перьев за окном отпечатывается на потолке замысловатым узором. Я знаю, что это вороны…

      Совершенно не помню, как тут оказалась. Моими последними воспоминаниями остаются…

День 0, понедельник.

      …Птицы и яркое летнее солнце. Лучи его так неистово пробивают тополиную листву, что вызывают желание насвистеть беззаботный мотив. Воробьи в пышных кустарниках галдят так, что в ушах стоит звон. Заботливо высаженные вдоль дома цветы (я не знаю ни одного названия) благоухают, словно кто-то расплескал дорогущие духи.

      Людмила Павловна встречает у среднего подъезда обычной пятиэтажной хрущевки, каких здесь в переизбытке. Одной рукой я удерживаю кошачью переноску, другой рассчитываюсь с таксистом – тот смотрит сонно и даже не предлагает подержать Цезаря…

      – Здравствуйте, Ирина! – Старушка подходит к машине. – Мы заждались!

      Невысокая, пухленькая, одетая в синее ситцевое платье. На вид лет семьдесят, но легко может оказаться и больше. Светлые, чуть отливающие медью волосы Людмилы Павловны туго утянуты в «конский хвост».

      – Кто это тут такой хороший? – улыбается она и заглядывает в переноску.

      – Это Цезарь… – Я тоже давлю из себя улыбку и обмираю, когда любимый кот забивается к задней стенке и шипит. – Вы его простите… Жара, перенервничал с дороги. Вообще он милый… И чистоплотный, я обещала.

      – Верю-верю, Ира, не переживайте. Давайте-ка лучше помогу!

      И действительно помогает, с неожиданной для своего возраста сноровкой прихватив один из чемоданов. Я забрасываю на плечо сумку с фотоаппаратом, поднимаю клетку с полосатым хамом и закатываю второй чемодан на разбитое крыльцо. Двор рассмотреть не успеваю – мы с хозяйкой квартиры входим в подъезд, хлопком двери отсекая сухую июльскую жару.

      Избранное мной жилище находится на первом этаже, с лестницы направо. Дверь старая, но замок стоит новенький, надежный.

      – Проходите-проходите, – щебечет женщина. – Чувствуйте себя, как дома! Не хоромы, конечно, но жить можно.

      Примостив чемоданы, опускаю переноску на пол (Цезарь крутится и тревожно мявкает), снимаю кофр с техникой и осматриваю узкий коридор. Он упирается в нишу-кладовку. Перед ней, напротив друг друга, две комнаты. Справа от меня дверь в совмещенный санузел, мимо него можно пройти в крохотную кухню. Полы устилают знакомые с детства листы оргалита. Крашенного, что ужасно, темно-вишневым.

      Людмила Павловна продолжает суетиться. Она мила в своем стремлении подать товар лицом, а я внимательно слушаю и своевременно киваю. Мне представляют посуду и печь, кровать в одной комнате и диван во второй. Телевизор, который мне не нужен. Внушительный моток «витой пары» возле входной двери.

      Затем мы идем в ванную-туалет, где хозяйка с нарочитой скрупулезностью переписывает показания счетчиков. Заглядываю в раковину. Сразу обращаю внимание, что сливное отверстие огромно. И не имеет даже намека на пластиковую решетку или сетку. Так что если туда упадет кольцо или серьга…

      Над раковиной зеркало, в котором я разглядываю собственное отражение – короткие волосы растрепались, под глазами легкие тени, – но в целом остаюсь довольна. И не сразу понимаю, что зеркало встроено в дверцу классического шкафчика из американских ужастиков. Того самого, который закрываешь, под удар тревожной музыки обнаружив за спиной…

      Под аккомпанемент рассказа Людмилы Павловны я заглядываю в тумбу под раковиной. Обнаруживаю батарею бутылей со средством для прочистки канализационных труб. Там же притаилась двухлитровая стеклянная колба, на первый взгляд наполненная печной золой. Вспоминаю условие, киваю и выпрямляюсь, чтобы проверить душ.

      – Надолго вы к нам?

      Я выхватываю этот вопрос из плотного потока информации и осторожно пожимаю плечами.

      – Месяца на четыре. Может, больше. Все от сроков запуска зависит, вы же понимаете…

      Людмила