Записки институтки. Честный рассказ о самой себе. Лидия Чарская

кранов.

      – Княжна Джаваха, новенькая ляжет подле вас. Соседняя кровать ведь свободна? – спросила классная дама.

      – Да, m-lle, Федорова больна и переведена в лазарет.

      Очевидно, судьба мне благоприятствовала, давая возможность быть неразлучной с Ниной.

      Не теряя ни минуты, Нина показала мне, как стелить постель на ночь, разложила в ночном столике все мои вещи и, вынув из своего шкапчика кофточку и чепчик, стала расчесывать свои длинные шелковистые косы.

      Я невольно залюбовалась ей.

      – Какие у тебя великолепные волосы, Ниночка! – не утерпела я.

      – У нас на Кавказе почти у всех такие, и у мамы были такие, и у покойной тети тоже, – с какой-то гордостью и тихой скорбью проговорила княжна. – А это кто? – быстро прибавила она, вынимая из моего чемоданчика портрет моего отца.

      – Это мой папа, он умер, – грустно отвечала я.

      – Ах да, я слышала, что твой папа был убит на войне с турками. Maman уже месяц тому назад рассказывала нам, что у нас будет подруга – дочь героя. Ах, как это хорошо! Мой папа тоже военный… и тоже очень, очень храбрый; он – в Дагестане… а мама умерла давно… Она была такая ласковая и печальная… Знаешь, Галочка, моя мама была простая джигитка; папа взял ее прямо из аула и женился на ней. Мама часто плакала, тоскуя по семье, и потом умерла. Я помню ее, какая она была красивая! Мы очень богаты!.. На Кавказе нас все-все знают… Папа уже давно начальник – командир полка. У нас на Кавказе большое имение. Там я жила с бабушкой. Бабушка у меня очень строгая… Она бранила меня за все, за все… Галочка, – спросила она вдруг другим тоном, – ты никогда не скакала верхом? Нет? А вот меня папа выучил… Папа очень любит меня, но теперь ему некогда заниматься мной, у него много дел. Ах, Галочка, как хорошо было ехать горными ущельями на моем Шалом… Дух замирает… Или скакать по долине рядом с папой… Я очень хорошо езжу верхом. А глупые девочки-институтки смеялись надо мной, когда я им рассказывала про все это.

      Нина воодушевилась… В ней сказывалась южанка. Глазки ее горели, как звезды.

      Я невольно преклонялась перед этой смелой девочкой, я – боявшаяся сесть на Гнедка.

      – Пора спать, дети, – прервал наш разговор возглас классной дамы, вошедшей из соседней с дортуаром комнаты.

      М-lle Арно собственноручно уменьшила свет в обоих рожках, и дортуар погрузился в полумрак.

      Девочки с чепчиками на головах, делавших их чрезвычайно смешными, уже лежали в своих постелях.

      Нина стояла на молитве перед образком, висевшим на малиновой ленточке в изголовье кроватки, и молилась.

      Я попробовала последовать ее примеру и не могла. Мама, Вася, няня – все они, мои дорогие, стояли, как живые, передо мной. Ясно слышались мне прощальные напутствия моей мамули, звонкий, ребяческий голосок Васи, просивший: «Не уезжай, Люда», – и мне стало так тяжело и больно в этом чужом мне, мрачном дортуаре, между чужими для меня девочками, что я зарылась в подушку головой и беззвучно зарыдала.

      Я плакала долго, искренно, тихо повторяя милые имена, называя их