Иллюзия жизни. Михаил Черненок

когда рождаются нелепые загогулины, типа «Бледный месяц на пруду качает падшую звезду». Здорово, но непонятно. Объяснить, в чем тут секрет, или сам сообразишь?

      – Уже сообразил, – не задумываясь, сказал Слава.

      – Молодец, быстро смекаешь… А до Гоши такие нюансы доходили туго. Приведу один пример… Приносит он мне стихотворение, посвященное женскому дню. Читаю: «Российская женщина, русская мать, не знаю, каким тебя словом назвать!» Говорю: «Друг мой, надо думать не только о рифме, но и о смысле. Так ты можешь дорифмоваться до: “Гулять, твою мать!”». Поскучнел поэт: «Спасибо, Петрович, учту». Но никакой урок не шел ему впрок. Так и продолжал рифмовать Жучку с закорючкой. Случались у него и откровенные заскоки. Прошлой зимой прибегает возбужденный: «Петрович! Гениальное начало стиха придумал, послушай: мороз и солнце – день чудесный». «Еще ты дремлешь, друг прелестный», – сразу продолжил я. Гоша себя – кулаком по лбу: «Идиот! У Пушкина слямзил строку и обрадовался, гениальный дурачина»…

      – Андриян Петрович, а у Царькова не было заскоков, когда он называл себя непризнанным гением Федором Разиным? – вставил вопрос Слава. Заметив на лице Пахомова недоумение, тут же добавил: – Так он назвался кладбищенскому сторожу накануне своей трагедии.

      – Федором Разиным? – уточнил старик.

      – Или Дразиным. Сторож толком не расслышал.

      – Сторожит кладбище, кажется, Митя Чибисов?

      – Да, Митрофан Семенович.

      – Я с ним в автохозяйстве работал. Он же глухой, как чурка. Говорит, Федор Дразин?..

      – Да, так.

      – Федор Дразин… – задумчиво повторил Пахомов и через несколько секунд хлопнул ладонью по коленке. – Это ж наверняка Теодор Драйзер!..

      – Какая связь между поэзией и прозаиком Драйзером? – удивился Голубев.

      – Никакой связи нет. Это шутка пенсионера Моментовича. Жил на нашей улице мой ровесник, бывший адвокат. До революции его мамаша была кухонной служанкой у венценосной семьи последнего российского монарха. На основе ее воспоминаний адвокат настрочил роман о Николае Втором. Опус получился, прямо сказать, неважнецкий. Ни одно издательство не взялось его напечатать. Сидели мы как-то вечерком с незадачливым романистом на этом крылечке и обсуждали свои неудавшиеся судьбы. Неожиданно Гоша Царьков появился. Моментович сразу: «Еще один непризнанный гений! Теодор Драйзер!» Царькову эта фраза втемяшилась в голову. Иногда Гоша вспоминал ее ни к селу ни к городу.

      – Не предвидел я такого оборота, – признался Слава. – Считал, что под этим скрывается нечто серьезное.

      – Как заметил некогда Эдгар По, мудрость должна полагаться на непредвиденное, – голосом доброжелательного наставника сказал Пахомов.

      – В нашей работе, Андриян Петрович, непредвиденного хоть отбавляй. Случай с Царьковым вообще – темный лес…

      – Преступники, Вячеслав Дмитриевич, распоясались от безнаказанности. Живем точно по Марксу: