.

давай сбежим в Чечню и там постреляем.» На дворе – июнь девяносто шестого,

      Мой муж включает телевизор и смотрит «новости». Новость может быть только плохой. Его сын от первого брака служил в Афганистане, а теперь, мы подозреваем, где-то там, в Чечне, то ли «восстанавливает конституционный порядок», то ли, напротив, разрушает его. Кажется, у кого-то из американцев мы впервые столкнулись с этим странным понятием – «возлюбивший войну», я помню, так называлась книга. Мы смотрим на экран молчащего телевизора в надежде увидеть Митю пусть даже с зелёной повязкой на лбу. Наёмник? – он никогда не станет наниматься за деньги, говорит муж. Он знает, что говорит. Я это тоже знаю, я растила пасынка с пятнадцати лет, сейчас ему двадцать девять – если он жив. Он не пишет нам. Он не пишет жене. Наверно потому, что письма с войны всегда лживы. Почему случается так, что растишь сына, сдуваешь с него пылинки, а вырастает боевик, революционер. Бандит – по новой классификации. В словаре Ожегова «банда» сопровождена только одним эпитетом «контрреволюционная». Восхитительный пример. Интересно, как поступят с этим каноническим советским трудом при переиздании? Станет ли «банда» «революционной»? Непростой вопрос.

      Когда Тамара уходит, я поднимаюсь наверх, чтобы немного прибрать в комнате. Я стараюсь не вторгаться в порядок, установленный здесь, чужие правила не всегда понятны, однако лучше придерживаться их во избежание неприятностей. Раз в неделю я меняю постельное бельё, полотенца, выметаю сор, иногда по привычке вытираю книги, хотя в отличие от нашей городской квартиры пыль не скапливается здесь, не оседает жирным налётом на верхних обрезах. Второй этаж строился для того чтобы разместить в нём нашу распухшую библиотеку. В Москве остались лишь раритеты и то, что требуется нам часто в работе, всё остальное здесь. Полки с книгами образуют стены, тянутся вверх, перебрасываются над головой потолочными балками; между ними видна крыша, взбегающая к высокому коньку лесенками из красной черепицы. Дерево, крытое тёмным лаком, создаёт приятный полумрак; окно выходит на запад, только на закате в ясные дни сюда врывается солнце и расталкивает стены весёлой игрой теней в самых дальних и сумрачных углах. Я отодвигаю штору, собираю книги, разбросанные там и сям, аккуратной стопочкой складываю на столе. Я сознательно не возвращаю их на свои места; если Тамара действительно читает (я сомневаюсь), то пусть не затрудняется поисками тех, что уже начаты. Каждый день на столе вырастает новая горка; когда их становится ровно десять, я беру самую давнюю и кладу в одну из образовавшихся ниш на стеллаже. Муж недовольно ворчит – в заповеднике воцарился беспорядок; книги его молодая страсть, как старый султан держит в гареме тоскующих молодых жён, порой месяцами не вспоминая о них, так отошедший от былого увлечения собиратель редко прикасается к волновавшим некогда «ланитам и персям». Только сознание порядка необходимо