Учебник рисования. Максим Кантор

а он что нарисовал?

      – Ну полоски, можно сказать: линии.

      – Зачем?

      – Самовыражение. Культовый художник.

      – Понятно.

      – А Сэма Френсиса знаешь?

      – Нет. А он кто такой?

      – Тоже художник. Американский.

      – Культовый?

      – Культовый.

      – А что рисует?

      – Прямые линии.

      – Как Ле Жикизду?

      – Ну не сказал бы, не сказал бы. У Ле Жикизду они совершенно иные.

      – Кривые, что ли?

      – Чуть толще, с другим нажимом.

      – Тоже самовыражение?

      – И еще какое. Можешь мне поверить. МОМА его выставку делал.

      – Кто-кто?

      – Музей современного искусства в Нью-Йорке.

      – Понятно.

      – А Дона Каравана?

      – Нет.

      – Каравана не знаешь?

      – Не знаю.

      – А художник, между прочим, культовый.

      – Да не хочу я про него слышать.

      – Тебе обязательно надо знать Каравана.

      – Зачем это?

      – Если ты хочешь идти в ногу с веком, должен знать.

      – Как они мне все надоели.

      – Культура надоела?

      – При чем здесь культура?

      – Это и есть современная культура. Она тебе не нравится. Назад, стало быть, в пещеры?

      – Господи, почему же в пещеры?

      – Кавару ты хоть знаешь? Художник мейнстримный.

      – И культовый, полагаю.

      – Для своего поколения, безусловно.

      – А для кого-то, значит, – нет?

      – В любом случае это – мейнстрим.

      – Интересно, всякий культовый художник – мейнстримный? И всякий ли мейнстримный – обязательно культовый?

      – По-моему, всякий мейнстримный – обязательно культовый.

      – Точно?

      – Думаю, да.

      – Я тоже так думаю.

      Но думал Павел о совершенно ином. Он думал о том, почему получилось так, что самое передовое, просвещенное общество, то самое, которое победило сегодня в мире, которое, в частности, победило и его отсталую страну, и теперь его страна равняется на вкусы этого передового общества, – почему это передовое общество нуждается в таком странном искусстве: в палочках, в черточках? Как так получилось, что надежды человечества (а ведь очевидно, что последней редакцией этих надежд стало современное капиталистическое общество) связались с маловразумительным абстрактным творчеством, а не с Микеланджело, не с Брейгелем – то есть не с тем, что имеет явную форму, а с тем, что явной формы не имеет? Это ведь простой вопрос – и ответ на него должен быть прост. Значит ли это, что надежды и само будущее – бесформенны? Надо ли считать, что эти черточки и палочки – прямо продолжают Микеланджело и Брейгеля? Почему именно то общество, которое может себе позволить любить все, что угодно, может выбирать из многого, может определить вкус и моду, как захочет, – почему оно захотело, чтобы его идеалы