Китай-город. Петр Боборыкин

[9].

      Те почему-то загоготали.

      «Карлуша» – так его звали приятели – отряхнулся, дал лакею на чай, поправил галстук и взял Палтусова под руку. Они пошли не спеша в угловую комнату, где никого уже не было.

      Разговор длился не больше десяти минут. Маклер стоял, а Палтусов присел на конец дивана.

      Слышны были слова: «пай», «новый корпус», «сам Сергей Степанович», «пустить в ход», «куртаж». Немчик только кивал головой да играл цепочкой и раза два сказал:

      – Без сумленья. В настоящем виде.

      Он уже иначе не умел говорить с русскими, как таким языком.

      – Стало, живет? – спросил Палтусов, поднимаясь и пожимая ему руку.

      – Будьте благонадежны…

      Маклер заторопился.

      – Вы уж, голубчик, извините, пожалуйста, после биржи… А теперь надо…

      Из губ его слетело несколько имен. Из залы можно было расслышать:

      – К Ценкеру, на Маросейку, у Кнопа, Корзинкины… Да еще к Катуару!..

      Вышло новое рукопожатие.

      – Как курса? – спросил на ходу Палтусов.

      – Курса?

      Маклер остановился, щелкнул языком и выговорил:

      – Швах!

      И почти бегом пустился по ресторану.

      Глядя вслед убегавшему немчику, Палтусов вспомнил сегодняшние веселые речи банковского директора. Вот хоть бы этот Карлуша! Какая ему цена? А он, наверно, зарабатывает тысяч двенадцать, а то, гляди, и все шестнадцать. Не весело целое утро разъезжать по конторам, а потом бегать по биржевому залу. Да ведь у него в голове зато ни одной своей мысли. Он дальше десятичных дробей вряд ли ходил. Днем колесит по Москве и юлит на бирже; после биржи – обед, а ночью пляшет – невест себе выплясывает – до петухов; сегодня в Большой Алексеевской, завтра на Разгуляе, в Плетешках, послезавтра на Татарской… И выпляшет – возьмет полмиллиона и банковый учредитель будет. Зато он немец! А Евграф Петрович уверяет, что «немцы между собой везде снюхаются».

      Он улыбнулся. Ему в сущности нечего было завидовать этому Карлуше. Такой «капульчик» должен успевать при стачке своего брата немца. Чего-нибудь позамысловатее выгодной женитьбы и маклерского дохода он не выдумает. Не те у него мозги…

      У буфета Палтусова кто-то удержал двумя руками. Он поднял голову и рассмеялся. С непритворным удовольстием обнял он сам высокого, немного пухлого, совсем бритого мужчину, одних с ним лет, в короткой синей визитке и серых панталонах. За границей его всякий принял бы за молодого французского нотариуса или за английского духовного, снявшего с себя долгополый сюртук. Мягкие русые волосы с пробором на боку, подстриженные сзади и гладко причесанные спереди, необыкновенно подходили к крупному носу, золотым очкам, добрым и умным глазам этого москвича, к его заостряющемуся брюшку, тонкой усмешке и белым рукам-огурчикам. Держался он прямо, даже немного выпрямившись, и не наклонял голову, а подавался вперед всем туловищем.

      – Палтусов!

      – Пирожков!

      Они громко чмокнули себя в щеки.

      – Где пропадаете? – спросил Палтусов, все еще придерживая приятеля.

      – А