Время черной луны. Татьяна Корсакова

носилки. При этом одеяло сползло на пол, да так и осталось там лежать.

      Красное платье когда-то, наверное, было дорогим и роскошным, но сейчас, порванное, измятое и окровавленное, выглядело ужасно. Оно-то понятно, ко всему привыкшим медикам видеть полуобнаженное тело не впервой, а каково самому телу? Повинуясь минутному порыву, Монгол стащил с себя пиджак, как смог, прикрыл голые девчонкины ноги. Вот теперь как-то цивилизованнее…

      О том, что в кармане пиджака остались документы и мобильник, он вспомнил, только когда вой сирены вспорол хрупкую рассветную тишину…

* * *

      Сначала не было ничего: ни страха, ни отвращения, ни боли. Смерть, если ничто – это смерть, оказалась не ласковой, но милосердной. А потом что-то изменилось. В благословенную пустоту ворвался звук. Барабаны, большие и маленькие, бубны, трещотки и колючим речитативом мужской голос: «Нарекаю тебя Лией…»

      Лия – знакомое слово, и музыка знакомая, и даже мужской голос что-то будит в сознании, куда-то не то тянет, не то сталкивает.

      От голоса больно. В голове мириады ярких вспышек, перед глазами кровавый туман, пальцы сводит судорогой. Сопротивляться голосу нет сил, все они уходят на борьбу со вспышками, туманом и судорогами. Силы заканчиваются, начинается падение…

      Вслед за болью приходит холод. Это еще страшнее. Ей так страшно, что хочется кричать. Лицо оплетает звенящая паутина, тело корчится под ледяным панцирем. Если у смерти такие слуги, как боль и холод, то она не милосердна…

      Губы трескаются в тщетной попытке родить крик. Если удастся закричать, то холод уйдет…

      Мужской голос удаляется, забирает с собой гулкую барабанную дробь, на аркане тянет сопротивляющийся туман. Туман не хочет уходить, он живой и голодный. Надо прогнать его, выжать из себя остатки стылости.

      Ресницам тяжело, иней давит, не позволяет глазам открыться. Но если очень сильно захотеть…

      Она хочет. Смерть жестока, но, кажется, у нее есть альтернатива. Только бы вспомнить, как эту альтернативу зовут.

      Пробуждение? Жизнь?

      Жизнь! Холод и боль – не чьи-то злые слуги, это ощущения.

      Иней на ресницах тает, стекает по щекам холодными ручейками. На счет три можно открывать глаза.

      Раз…

      Два…

      Три…

      Свет белый, дрожащий – электрический. Телу больно, потому что оно поломано и брошено на холодный бетонный пол.

      Сначала была земля, вязкая, тяжелыми черными комьями налипающая на каблуки туфель, кусты одичавшей малины, сбившееся дыхание и низко-низко висящая любопытная луна, а еще голос: «А девка-то, кажись, окочурилась…»

      Она не окочурилась! Она немного поломалась, ей холодно и больно, но она жива! И Лия – не просто знакомое слово, Лия – ее имя. Вот она – реальность, за которую нужно держаться, а все остальное неважно…

      Подняться получается не с первой и даже не со второй попытки, а когда наконец удается, она уже плохо понимает, зачем ей это нужно.