Зона. Записки надзирателя. Сергей Довлатов

ения Елены и Екатерины Довлатовых

      © С. Довлатов (наследники), 1982, 2013

      © А. Арьев, послесловие, 2001

      © ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013

      ®Издательство АЗБУКА

      Письмо издателю

      4 февраля 1982 года. Нью-Йорк

      Дорогой Игорь Маркович!

      Рискую обратиться к Вам с деликатным предложением. Суть его такова.

      Вот уже три года я собираюсь издать мою лагерную книжку. И все три года – как можно быстрее.

      Более того, именно «Зону» мне следовало напечатать ранее всего остального. Ведь с этого началось мое злополучное писательство.

      Как выяснилось, найти издателя чрезвычайно трудно. Мне, например, отказали двое. И я не хотел бы этого скрывать.

      Мотивы отказа почти стандартны. Вот, если хотите, основные доводы:

      Лагерная тема исчерпана. Бесконечные тюремные мемуары надоели читателю. После Солженицына тема должна быть закрыта…

      Эти соображения не выдерживают критики. Разумеется, я не Солженицын. Разве это лишает меня права на существование?

      Да и книги наши совершенно разные. Солженицын описывает политические лагеря. Я – уголовные. Солженицын был заключенным. Я – надзирателем. По Солженицыну, лагерь – это ад. Я же думаю, что ад – это мы сами…

      Поверьте, я не сравниваю масштабы дарования. Солженицын – великий писатель и огромная личность. И хватит об этом.

      Другое соображение гораздо убедительнее. Дело в том, что моя рукопись законченным произведением не является.

      Это – своего рода дневник, хаотические записки, комплект неорганизованных материалов.

      Мне казалось, что в этом беспорядке прослеживается общий художественный сюжет. Там действует один лирический герой. Соблюдено некоторое единство места и времени. Декларируется в общем-то единственная банальная идея – что мир абсурден…

      Издателей смущала такая беспорядочная фактура. Они требовали более стандартных форм.

      Тогда я попытался навязать им «Зону» в качестве сборника рассказов. Издатели сказали, что это нерентабельно. Что публика жаждет романов и эпопей.

      Дело осложнилось тем, что «Зона» приходила частями. Перед отъездом я сфотографировал рукопись на микропленку. Куски ее мой душеприказчик раздал нескольким отважным француженкам. Им удалось провезти мои сочинения через таможенные кордоны. Оригинал находится в Союзе.

      В течение нескольких лет я получаю крошечные бандероли из Франции. Пытаюсь составить из отдельных кусочков единое целое.

      Местами пленка испорчена. (Уж не знаю, где ее прятали мои благодетельницы.) Некоторые фрагменты утрачены полностью.

      Восстановление рукописи с пленки на бумагу – дело кропотливое. Даже в Америке с ее технической мощью это нелегко. И кстати, недешево.

      На сегодняшний день восстановлено процентов тридцать.

      С этим письмом я высылаю некоторую часть готового текста. Следующий отрывок вышлю через несколько дней. Остальное получите в ближайшие недели. Завтра же возьму напрокат фотоувеличитель.

      Может быть, нам удастся соорудить из всего этого законченное целое. Кое-что я попытаюсь восполнить своими безответственными рассуждениями.

      Главное – будьте снисходительны. И, как говорил зека Хамраев, отправляясь на мокрое дело, – с Богом!..

      Старый Калью Пахапиль ненавидел оккупантов. А любил он, когда пели хором, горькая брага нравилась ему да маленькие толстые ребятишки.

      – В здешних краях должны жить одни эстонцы, – говорил Пахапиль, – и больше никто. Чужим здесь нечего делать…

      Мужики слушали его, одобрительно кивая головами.

      Затем пришли немцы. Они играли на гармошках, пели, угощали детей шоколадом. Старому Калью все это не понравилось. Он долго молчал, потом собрался и ушел в лес.

      Это был темный лес, издали казавшийся непроходимым. Там Пахапиль охотился, глушил рыбу, спал на еловых ветках. Короче – жил, пока русские не выгнали оккупантов. А когда немцы ушли, Пахапиль вернулся. Он появился в Раквере, где советский капитан наградил его медалью. Медаль была украшена четырьмя непонятными словами, фигурой и восклицательным знаком.

      «Зачем эстонцу медаль?» – долго раздумывал Пахапиль.

      И все-таки бережно укрепил ее на лацкане шевиотового пиджака. Этот пиджак Калью надевал только раз – в магазине Лансмана.

      Так он жил и работал стекольщиком. Но когда русские объявили мобилизацию, Пахапиль снова исчез.

      – Здесь должны жить эстонцы, – сказал он, уходя, – а ванькам, фрицам и различным гренланам тут не место!..

      Пахапиль снова ушел в лес, только издали казавшийся непроходимым. И снова охотился, думал, молчал. И все шло хорошо.

      Но русские предприняли облаву. Лес огласился криком. Он стал тесным, и Пахапиля