Анна Каренина. Том 1. Части 1-4. Лев Толстой

может, – заговорил он, как будто кто-то сейчас обидел его – с одной стороны, игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с другой (он заикнулся) стороны, это – средство для уездной coterie[6] наживать деньжонки.[7] Прежде опеки, суды, а теперь земство… не в виде взяток, а в виде незаслуженного жалованья, – говорил он так горячо, как будто кто-нибудь из присутствовавших оспаривал его мнение.

      – Эге-ге! Да ты, я вижу, опять в новой фазе, в консервативной, – сказал Степан Аркадьич. – Но, впрочем, после об этом.

      – Да, после. Но мне нужно было тебя видеть, – сказал Левин, с ненавистью вглядываясь в руку Гриневича.

      Степан Аркадьич чуть заметно улыбнулся.

      – Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского платья? – сказал он, оглядывая его новое, очевидно от французского портного, платье. – Так! я вижу: новая фаза.

      Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, – слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, – чувствуя, что они смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.

      – Да, где ж увидимся? Ведь мне очень, очень нужно поговорить с тобою, – сказал Левин.

      Облонский как будто задумался.

      – Вот что: поедем к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я свободен.

      – Нет, – подумав, ответил Левин, – мне еще надо съездить.

      – Ну, хорошо, так обедать вместе.

      – Обедать? Да мне ведь ничего особенного, только два слова сказать, спросить, а после потолкуем.

      – Так сейчас и скажи два слова, а беседовать за обедом.

      – Два слова вот какие, – сказал Левин, – впрочем, ничего особенного.

      Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия преодолеть свою застенчивость.

      – Что Щербацкие делают? Все по-старому? – сказал он.

      Степан Аркадьич, знавший уже давно, что Левин был влюблен в его свояченицу Кити, чуть заметно улыбнулся, и глаза его весело заблестели.

      – Ты сказал два слова, а я в двух словах ответить не могу, потому что… Извини на минутку…

      Вошел секретарь с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании дел, подошел с бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав секретаря.

      – Нет, вы уж так сделайте, как я говорил, – сказал он, улыбкой смягчая замечание, и, кратко объяснив ему, как он понимает дело, отодвинул бумаги и сказал: – Так и сделайте, пожалуйста. Пожалуйста, так, Захар Никитич.

      Сконфуженный секретарь удалился. Левин, во время совещания с секретарем совершенно оправившись от своего смущения, стоял, облокотившись обеими руками на стул,

6

Здесь: шайки (фр.).

7

…с другой (он заикнулся) стороны, это – средство для уездной coterie наживать деньжонки. – Левин высказывает идеи, весьма распространенные в демократической публицистике 70-х годов. Например, в журнале «Отечественные записки» в 1875 г. печаталась статья «Десятилетие русского земства», в которой, между прочим, говорилось: «…Безотрадная черта в деятельности некоторых земств… это страсть к земской спекуляции, страсть к наживе, замечаемая в наиболее богатых и интеллигентных центрах русской земли. В этих центрах акции, облигации, чеки, закладные листы, полисы и варранты закрывают собою скромный лапоть и серый зипун…» («Отечественные записки», 1875, № 10, с. 437).