Билет в N.. Андрей Бычков

ся, соединяя на мгновение небо и землю.

      Он.

      – Будем? – спросил повар.

      – Иди лучше пописай.

      – Я-то пописаю. А потом будем?

      – «Абу-Симбел»?

      – «Абу-Симбел», а что же еще? – сказал удивленно повар.

      – «Абу-Симбел» не буду, – ответил Он, с тоской глядя в форточку на безоблачное небо.

      – Будешь, – засмеялся повар. – Хочешь, пойдем в ресторан ко мне? Мы в котле еще не пили.

      – Да пили мы в котле, ты забыл.

      – Нет, не пили.

      – Да пили. Ты совсем без памяти? С летчиками еще, забыл?

      – «Абу-Симбел»?

      – «Абу-Симбел».

      – В котле?

      – В котле.

      – Послушай, как твоя фамилия? – захохотал вдруг повар. – Моя фамилия Он.

      – Да, моя фамилия действительно Он, – сказал Он. – Но молния должна ударить сегодня, и я хочу быть трезвым, когда в меня ударит молния. Нельзя мешать удовольствия. Да и что может быть выше удовольствия, когда в тебя ударит молния?

      – Ну ладно, черт с тобой, – сказал повар.

      … неделю назад с бутылкой портвейна на первый ряд, а с двух сторон – буряты в кожаных пиджаках, они пили что-то из термосов. «Что пьем?» – спросил еще Он, едва фильм начался. «Чай», – ответили, усмехаясь. «Ну-ну», – разорвал в темноте пальцем пробку со своей, палец еще что надо. «Нет повести печальнее на свете…» А когда запрокинул только, всего-то четыре глотка, сзади вдруг за плечо:

      – Посмотри, сильно там у меня?

      Да-да, и Он оглянулся и увидел человека, наклоняющего в полутьме к нему свою голову. Свет, отраженный с экрана, выхватил застывшие, обледенелые космы и разъятую черную рану. Человек медленно поднял голову и посмотрел Ону в глаза. Песочное землистое лицо, покрытое корнями морщин и кровь, в которой блестели титры с экрана.

      – Пойдем же со мной.

      – А как же кино? – грустно засмеялся Он. – Ведь там про любовь.

      – Пойдем, – сказал раненый и поднялся.

      И тогда Он почему-то подумал о молнии, внезапной и ослепительной, яростной и прекрасной, что пронизывает и возносит, что отнимает и дает. Ведь когда-то должно же вдруг все встать на свои места, внезапно и навсегда… И тогда Он поднялся, сам не зная почему, поднялся и пошел вслед за тем человеком, пригнувшись, под пшиканья бурятов, так, чтобы конус несущего иллюзию кинолуча не коснулся его волос, волос Она.

      – Я знаю, ты врач, – сказал окровавленный человек в фойе, и лицо его стало такого цвета, словно было выкопано лопатой из-под земли. – Прошу же тебя, закрой мне это… Ты должен зашить! – закричал он внезапно. – Должен, ты врач!

      – Я никому ничего не должен, – сказал Он. – И менее всего тебе. И потом, с чего ты взял, что я врач?

      – Но ты же хочешь любви, – сказал человек с подземным лицом, заглядывая Ону в глаза и пряча усмешку.

      Но Он спокойно достал из кармана свою бутылку и отпил, и лишь потом жестоко рассмеялся:

      – С чего же ты взял, что я врач?

      – Ну, прости, – ласково сказал тогда человек с разбитой головой. – Но все же, если ты зашьешь мне рану, то и я тебе помогу. Вот.

      И он достал из кармана какую-то неряшливо сложенную бумажку.

      – Что это? – спросил Он.

      – Это билеты, – сказал человек, осторожно разлепляя бумажку.

      – Куда?

      – В N.

      – Куда-куда?

      – В N., туда и обратно. Слетаешь, найдешь то, что тебе нужно, и, если захочешь, вернешься… Только надо зашить хорошо.

      – Я зашью хорошо, – сказал Он. – Обратный не нужен.

      Чужая жена и ее малышка. Да нет, ее муж здесь ни при чем. Просто Он думал, что, может быть, с ней… Ведь с кем-то должно же быть хорошо. Ее глаза: «Ведь в этом нет ничего плохого, правда?» Как девочка. Она изменяла тогда в первый раз. «Правда», – сказал Он, целуя ее в легкость ресниц. Она бросила мужа и жила у него со своей маленькой дочкой. А потом Он понял однажды, что не любит ее. Нет, он не лгал, он хотел полюбить ее, но так и не смог… Чужая жена и ее малышка. Да нет, ее муж здесь ни при чем. Она работала на кружевной фабрике, он как-то пришел к ней с ее дочкой, и они нарядили девочку в чужие кружева, а когда раздевали опять, малышка заплакала… В тот вечер, когда Он купил портвейн и понял, что больше не вернется, она держала девочку на руках, покачиваясь в такт музыке. Женщина не знала, что Он стоит в дверях и смотрит на их танец. А девочка положила голову ей на плечо и смотрела на него, не отрываясь. Она сосала соску и смотрела на него, а женщина танцевала спиной к Ону и смотрела на шторы. А когда повернулась, то не сказала ничего, потому что все поняла, и даже не отвернулась опять, а просто отвела взгляд. Спина девочки. Маленькие обнаженные икры. Галоши. Они забыли тапочки в квартире ее бывшего мужа, и девочка ходила в галошах. Он слушал, как девочка подсасывает и молчит, а потом подсасывает опять. «Я сейчас вернусь», – сказал Он. Билет в кино было купить легко.