Алмазная колесница. Борис Акунин

у него был какой надо – внимательный и, кажется, даже оторопевший.

      Лидина решила не тратить времени попусту. Чему быть – того не миновать. И – бесшабашно, как головой в омут:

      – Знаете что? Уедем отсюда. К черту ужин. Пускай сплетничают, мне все равно.

      Если Фандорин и колебался, то не более чем мгновение. Глаза сверкнули металлическим блеском, голос прозвучал сдавленно:

      – Что ж, едем.

* * *

      По дороге на Остоженку он вел себя непонятно. Руку не сжимал, поцеловать не пытался, даже не разговаривал.

      Гликерия Романовна тоже молчала, пытаясь сообразить, как лучше себя вести с этим странным человеком.

      И отчего это он так напряжен? Губы плотно сжаты, не сводит глаз с извозчика.

      О, да в этом омуте, кажется, черти водятся! Она ощутила внутри сладкое замирание и рассердилась на себя: не бабься, это тебе не романтическое приключение, нужно Васю спасать.

      В подъезде Фандорин повел себя еще удивительней.

      Пропустил даму вперед, но сам вошел не сразу, а после паузы и как-то очень уж стремительно, чуть ли не прыжком.

      По лестнице взбежал первым, руку при этом держал в кармане пальто.

      А может быть, он того, испугалась вдруг Лидина. Как теперь говорят, с кукареку в голове?

      Но отступать было поздно.

      Она открыла дверь ключом.

      Фандорин отстранил ее и скакнул вперед. Развернулся, прижался спиной к стене прихожей. Быстро повел взглядом влево, вправо, наверх.

      В руке у него чернел непонятно откуда взявшийся маленький пистолет.

      – Что это с вами? – воскликнула не на шутку перепугавшаяся Гликерия Романовна. Сумасшедший следователь спросил:

      – Ну и где же он?

      – Кто?

      – Ваш любовник. Или начальник. Право, уж не знаю, в каких вы с ним отношениях.

      – О ком вы говорите? – в панике пролепетала Лидина. – Я не пони…

      – О том, чье задание вы исполняете, – нетерпеливо перебил Фандорин, прислушиваясь. – Штабс-капитан, ваш попутчик. Ведь это он велел вам меня сюда заманить. Но в квартире его нет, я бы почувствовал. Где же он?

      Она вскинула руку к груди. Знает, все знает! Но откуда?

      – Вася мне не любовник, – скороговоркой сказала она, не столько осознав, сколько почувствовав, что сейчас нужно говорить правду. – Он мой друг, и я действительно хочу ему помочь. Где он – не спрашивайте, этого я вам не скажу. Эраст Петрович, милый, я хочу просить вас о милосердии!

      – О чем?!

      – О милосердии! Человек совершил оплошность. Пускай с вашей военной точки зрения она считается преступлением, но это всего лишь рассеянность! Разве можно за рассеянность карать так строго?

      Брюнет наморщил лоб, пистолет сунул в карман.

      – Что-то я не п-пойму… О ком вы говорите?

      – Да о нем, о нем! О Васе Рыбникове! Ну, потерял он этот ваш чертеж, так что же теперь, губить хорошего человека? Ведь это чудовищно! Война через месяц или через полгода кончится, а ему на каторгу? Или того хуже? Это не по-человечески, не по-христиански,