Во имя отца и сына. Светлана Чуфистова

топтанными сапожищами о камни и засохшие навозные кучи, он спешил с докладом к хозяину.

      – Кондрат Андроныч, не соглашаютси. Я уж с нимя и так и эндак. Ни в какую!

      – А ты их плётками, плётками стягай, Филиппка! Ишь ты узкоглазы морды, я их заставлю землицу то продать! На кой ляд им столько земли то, голодранцам? Ух, басурманское отродье! – скосился помещик Мартынов на сбившихся в кучу неподалёку от своих юрт измученных людей.

      Хозяин жизни сидел в тени берёзок за покрытым белоснежной скатертью круглым столом, пил чай из пузатого самовара, да изредка недовольно покрякивал. Полный чернобородый большеносый мужчина в картузе, зипуне, да хромовых сапогах в нетерпении ожидал развязки событий.

      В это время управляющий с помощниками кинулся исполнять приказание. Со всех сторон на головы башкир – кочевников стали ложиться плети. Плач женщин, визг ребятишек разнёсся по всей округе на многие вёрсты.

      Уж пятый день пошёл, как держали их без пищи и воды, угрожали, запугивали и били, но гордый народ не соглашался продать свои земли за бесценок.

      Наконец, от становища отделилась огромная фигура.

      – Хватит! Хватит, я сказал! С барином говорить буду!

      Это встал в полный рост глава племени Юнус. Его тот час подхватили барские холую и связанного потащили на разговор к хозяину.

      – За что бьёшь, собака?! – сверкнул Юнус своими чёрными раскосыми глазами на Мартынова.

      – Я ж тебе толкую, – стал обволакивать вкрадчивый голос – отдашь землицу за рубь, отпущу.

      – Твоя цена, барин, плохая цена. За рубь и коня не купишь. Где скот пасти будем? Мой народ с голоду подохнет!

      – А ты коней продай, да избы поставь…

      – Мы народ вольный, кочевой! Поле, да ветер вот наш дом!

      – Ну, гляди, гляди…

      И истязания продолжились с новой силой. На седьмые сутки башкиры всё же сдались…

      ***

      Тянутся вереницы телег по Россее – матушке, тянутся, как тонкие ниточки рек по иссохшим руслам земли – кормилицы. Пешие, конные, немытые и усталые, с нехитрыми пожитками, оставившие то, чего не было, едут люди в края дальние…..

      Уж двадцать лет минуло с тех пор, как отменил царь – батюшка крепостничество. Голодный, обездоленный, нищий люд, помыкавшись на вольнице, пустился на поиски своего «сытого» счастья на Восток…

      Одному Богу известно, сколько боли и слёз видела эта дорога лютая, сколько крестов покосившихся выросло вдоль обочины.

      Ехал в таком обозе и маленький казачок пяти лет отроду, с именем, данным ему попом Прокопием, Константин.

      Помнил Костик, как собирались они в путь всей своею деревнею.

      – Куды ж везёшь ты нас, окаянный? – причитала мать – Ребятишек орава, погубим же!

      – Цыц, раскудахталась курица, – грозил ей отец, кряжистый светлобородый голубоглазый мужичок, который, не смотря на несдержанный нрав, оставался для домочадцев своих добряком каких поискать – вон уж Дорофеевы уехали и землицу купили, и избу сладили. Не одне ж сподобились, всем миром. Брат, ежели что, подмогнёт. Не пропадём!

      Так и потянулись денёчки длинные в бесконечном скрипе несмазанных колёс, криках мужиков, да баб, рёве ребятишек малых….

      Один лишь Костик не тужил. Правда, два раза уши отмораживал, да кашлял смерть как шибко. Вёсна то в Россее, сами знаете, какие – день припечёт, а день и снег вперемешку с дождичком, да ветер сквозанёт так, что и с ног вон.

      Больше всего любил малец помогать отцу, управляться с лошадью, уж больно она была норовиста. А мамка держала его на привязи:

      – Костяяяя, ты куды побёг пострел, зашибёт тебя энта зараза!

      – Не зашибёт! – кричал ей Костик. – Я её крепко держу хая – моряйскую!!!!

      Мальчонка, хоть и мал был, а понимал мать. Трясётся она над ним, потому как схоронили они в дороге дальней сестрёнку младшую Нюсю. Да и не они одни…

      Вон третьего дня загрызли волки голодные, ребёнка у матери. Так она и сидела теперь в телеге сама не своя, выла, причитала, да каялась. Мужики тогда само собою побегали, из ружий в лес постреляли, да толку от этого. Дитя то уже не вернёшь. А бабу ту люди жалели, одну бросать и не думали. Ведь горе такое не каждая вынесет.

      Не осталось девок в семье у Костика, а парней было хоть отбавляй.

      Павел – старший, ему уж 17 минуло. В Вятской губернии окончил реальное мужское училище. Умный он вырос и очень степенный, во всём отцу помощником – и уток настрелять, и дров наколоть, и со скотиной управиться.

      Иван тожно был ничего себе грамотей, осилил три класса школы церковной.

      А вот Егорша выучиться не успел, да и учился он через пень колоду.

      – Не способный ты к наукам, Егорий, – говаривал ему, было, отец. – Ну, ничё, жизня она тебя быстро всему научит.

      Почитай две недели прошло со дня Пасхи, как въехал крестьянский «табор» в Уфимскую губернию, в предгорьях Урала,