Обыкновенная история. Иван Александрович Гончаров

и удивился словам дяди. «Чем же я неприлично одет? – думал он, – синий сюртук, синие панталоны…»

      – У меня, дядюшка, много платья, – сказал он, – шил Кенигштейн; он у нас на губернатора работает.

      – Нужды нет, все-таки оно не годится; на днях я завезу тебя к своему портному; но это пустяки. Есть о чем важнее поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?

      – Я приехал… жить.

      – Жить? то есть если ты разумеешь под этим есть, пить и спать, так не стоило труда ездить так далеко: тебе так не удастся ни поесть, ни поспать здесь, как там, у себя; а если ты думал что-нибудь другое, так объяснись…

      – Пользоваться жизнию, хотел я сказать, – прибавил Александр, весь покраснев, – мне в деревне надоело – все одно и то же…

      – А! вот что! Что ж, ты наймешь бельэтаж на Невском проспекте, заведешь карету, составишь большой круг знакомства, откроешь у себя дни?

      – Ведь это очень дорого, – заметил наивно Александр.

      – Мать пишет, что она дала тебе тысячу рублей: этого мало, – сказал Петр Иваныч. – Вот один мой знакомый недавно приехал сюда, ему тоже надоело в деревне; он хочет пользоваться жизнию, так тот привез пятьдесят тысяч и ежегодно будет получать по стольку же. Он точно будет пользоваться жизнию в Петербурге, а ты – нет! ты не за тем приехал.

      – По словам вашим, дядюшка, выходит, что я как будто сам не знаю, зачем я приехал.

      – Почти так; это лучше сказано: тут есть правда; только все еще нехорошо. Неужели ты, как сбирался сюда, не задал себе этого вопроса: зачем я еду? Это было бы не лишнее.

      – Прежде, нежели я задал себе этот вопрос, у меня уже был готов ответ! – с гордостию отвечал Александр.

      – Так что же ты не говоришь? ну, зачем?

      – Меня влекло какое-то неодолимое стремление, жажда благородной деятельности; во мне кипело желание уяснить и осуществить…

      Петр Иваныч приподнялся немного с дивана, вынул из рта сигару и навострил уши.

      – Осуществить те надежды, которые толпились…

      – Не пишешь ли ты стихов? – вдруг спросил Петр Иваныч.

      – И прозой, дядюшка; прикажете принести?

      – Нет, нет!., после когда-нибудь; я так только спросил.

      – А что?

      – Да ты так говоришь…

      – Разве нехорошо?

      – Нет, – может быть, очень хорошо, да дико.

      – У нас профессор эстетики так говорил и считался самым красноречивым профессором, – сказал смутившийся Александр.

      – О чем же он так говорил?

      – О своем предмете.

      – А!

      – Как же, дядюшка, мне говорить?

      – Попроще, как все, а не как профессор эстетики. Впрочем, этого вдруг растолковать нельзя; ты после сам увидишь. Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я могу припомнить университетские лекции и перевести твои слова, что ты приехал сюда делать карьеру и фортуну, – так ли?

      – Да, дядюшка, карьеру…

      – И фортуну, – прибавил Петр Иваныч, – что за карьера без фортуны? Мысль хороша – только…