Витамин любви. Анна Данилова

его. Значит, надо занять себя чем-то, навевающим тему. Но чем?

      Ирина поднялась с постели, села на кровати и оглядела еще раз придирчивым взглядом хозяйскую спальню. Нет, она не любила этот современный стиль – геометрия в черно-белых тонах, шкура зебры напротив железной кровати, лампа черного цвета. Холодные белые стены, ниши в стенах, заполненные сомнительными безделушками, белый ковер под ногами. Нет, не хотела бы она жить в таком доме. Здесь нет тепла, нет уюта, хотя наверняка все это стоит больших денег. Другое дело ее итальянская спальня с широкой деревянной кроватью с резной спинкой, туалетный столик с зеркалом в рамке (настоящее произведение мебельного искусства!), пухлые мягкие кресла, настоящий персидский ковер!

      И вдруг что-то произошло. Она и не сразу поняла что. Просто где-то в груди, внутри, все похолодело, и такая страшная тоска охватила, что стало страшно. Нехорошее предчувствие. Леденящий душу ужас. Что это? Откуда взялось? Ведь еще недавно она чувствовала себя счастливой и душа была спокойна. Она вспоминала застолье только для того, чтобы лишний раз признаться себе, что ее Паша – самый красивый и представительный мужчина из всех, кого она увидела на юбилее. Потом мысли ее унеслись домой, она вспомнила свою спальню, свой дом, дочь…

      Вот. Вот откуда паника: страх за близкого человека. За Милу.

      Нарастающий ужас был так велик, что Ирина, забыв, как только что думала о праве мужа отдохнуть, принялась безжалостно расталкивать его.

      – Паша, Паша! Да проснись же ты! Так тревожно на душе… Как там Мила? У меня какое-то нехорошее предчувствие…

      Павел что-то эмоционально, громко, но не просыпаясь, ответил, перевернулся на другой бок и захрапел снова.

      – Паша… – зашипела на него жена. – Паша, проснись!!! Давай позвоним Миле!!!

      И потом вдруг, на мгновение придя в себя, поняла, что может и сама позвонить дочери. Ничего, что звонок ночной. Лучше уж разбудить Милу и успокоиться, услышав ее голос, чем сходить с ума от неведения.

      Успокаивая себя, Ирина отошла к окну, набрала номер.

      Мила долго не отвечала, и Ирина, глядя на застывшие в февральском ночном оцепенении многоэтажки с редкими леденцово-слезящимися оранжевыми и желтыми окнами, представляла себе пустую девичью постель, распахнутое в ночь, в зимнюю пургу, окно…

      Когда вдруг в телефоне щелкнуло и она услышала сонный и недовольный голос дочери, сердце ее бухнуло, замерло, а потом, придя в норму, вернулось к своему прежнему ровному ритму.

      – Ма, ты чего? – простонала Мила, и Ирина представила ее себе – с распущенными волосами, в пижаме, с закрытыми глазами и сморщенным в капризной гримаске носиком. Такую хорошенькую, родную…

      – Да так… Милочка… Сон нехороший приснился, – сказала она первое, что пришло в голову.

      – Ты на часы смотрела? Почти два ночи!

      – Ну извини… Вот когда будешь мамой, вспомнишь меня… Понимаешь, я соскучилась… Как-то непривычно, что мы уже два дня в гостях… Одно дело,