Предатель памяти. Элизабет Джордж

я, доктор Роуз, пожалел вас. Поэтому я остался. В результате я сижу теперь у окна второго этажа, выходящего на Чалкот-сквер, и пишу эту несусветную чушь. Пишу, как вы велели, шариковой ручкой, чтобы нельзя было стереть написанное. И пользуюсь тетрадью с пружинным механизмом, позволяющим вставлять дополнительные листы, если позже понадобится добавить чудом припомнившуюся деталь или случай. В общем, занимаюсь совсем не тем, чем должен бы заниматься и чего ожидает от меня весь мир, а именно: стоя бок о бок с Рафаэлем Робсоном, уничтожать эту проклятую вездесущую пустоту между нотами.

      «Рафаэль Робсон? – слышу я ваш вопрос. – Расскажите мне о Рафаэле Робсоне».

      Сегодня утром я пил кофе с молоком и сейчас расплачиваюсь за это, доктор Роуз. Мой желудок в огне. Языки пламени лижут мои внутренности, опускаясь все ниже и ниже. Огонь поднимается кверху, но только не внутри моего тела. Там все происходит не так. Обычное вздутие желудка и кишечника, по утверждению моего врача. Метеоризм, произносит он нараспев, будто одаривает меня медицинским благословением. Шарлатан, знахарь, третьесортный костоправ. Мои внутренности пожирает нечто ужасное, а он называет это ветрами.

      «Расскажите мне о Рафаэле Робсоне», – повторяете вы.

      «Почему? – спрашиваю я. – Почему о Рафаэле?»

      «Потому что это подходящее начало для рассказа. Ваш мозг подсказывает вам, с чего начать, Гидеон. В этом и заключается данный метод».

      «Но началось все не с Рафаэля, – возражаю я. – Началось все двадцать пять лет назад в доме для бедных на Кенсингтон-сквер».

      17 августа

      Там я жил. Конечно, не в доме для бедных, а в доме родителей отца, на южной стороне площади. Собственно дома для бедных давно уже снесены, на их месте сейчас находятся два ресторана и бутик. Но я хорошо помню те дома. Отец использовал их, когда создавал легенду Гидеона.

      Да, он таков, мой отец, всегда готов использовать то, что оказывается под рукой. В те дни он был полон идей, прямо-таки фонтанировал ими. Теперь я вижу, что большинство его идей были попытками уменьшить опасения моего дедушки, которому казалось, что неспособность его сына сделать карьеру в армии предопределила его неудачи и во всем остальном. И мне кажется, папа отлично сознавал, что думает о нем дед. Мой дедушка был не из тех, кто держит свое мнение при себе.

      Со времен войны он был нездоров, мой дед. Наверное, потому-то мы и жили вместе с ним и бабушкой. Два года он провел в Бирме в плену у японцев и после этого так и не оправился. Подозреваю, что нахождение в плену пробудило в нем нечто такое, что при иных обстоятельствах могло никогда не проявиться. Так или иначе, мне говорили только, что у дедушки время от времени бывают «эпизоды» и в таких случаях ему лучше всего помогают «небольшие каникулы за городом». Не помню никаких подробностей об этих «эпизодах», поскольку дед умер, когда мне было лет десять. Помню только, что начинались они с яростных и пугающих громких ударов, после чего бабушка начинала плакать, а дед кричал отцу: «Ты мне не сын!» – и затем