.

смеется:

      – Как-то я сомневаюсь, что ты командный игрок. Только не обижайся. Но в смысле науки он тебе в подметки не годится. Он гарвардский магистр делового администрирования. Учебников со школы, по-моему, не открывал. А под парусом как ходится?

      – Мы купили яхту, – говорит она.

      – Яхту! Ну ты смотри-ка. Что за яхта?

      Она склоняется ближе, рассказывает, перекрикивая оркестр. Выясняется, что Хендерсон ходил на «Николсонах» – 32-м, 44-м, – и говорит, что это великолепные яхты, великолепно сработанные. На такой лодке, говорит он, можно уйти прочь из познанного мира, куда подальше с карты. Они выпивают еще по фужеру. Он зовет ее на пятак потанцевать, но она качает головой. Он уходит. Спустя двадцать минут возвращается с двумя стопками текилы.

      – На счастье, – говорит он.

      Ей не претит выпить, ей все равно, что пить.

      Он рассказывает ей о себе то и се. Она не очень вслушивается – слишком громкая музыка. Теперь он говорит о себе в третьем лице. У Хендерсона шило в заднице. Хендерсону приспичило жениться. Что же он за человек такой, этот Хендерсон? Она кивает, смотрит на танцующих, видит, как Джош Фенниман обходит гостей, слегка удивляется, когда Хендерсон опять протягивает ей шампанское, и пьет, потому что хочется пить. Где-то около одиннадцати она уходит к себе в номер. Едва садится на постель и сбрасывает туфли, раздается торопливый тук-тук в дверь.

      – На сон грядущий, – говорит Хендерсон, предъявляя ей бутылек бренди из мини-бара. – Две минуты?

      Войдя и затворив дверь, он отставляет бутылек, называет Мод по имени, гладит по щеке, наклоняется – он выше минимум дюймов на десять – и целует. Она устала, но не слишком; пьяна, но не слишком. Он целует ее, целует и целует. Одна его рука сползает по шоколадному платью, задирает подол, гладит бедро, перебирается выше и вжимается ей между ног. Он так жмет, что поднимает ее на цыпочки. Она соскальзывает и отступает.

      – Я все понимаю, – говорит он. – У тебя кто-то есть, у меня кто-то есть. Но тут ведь не отношения. Тут просто два взрослых человека в одной комнате. Чтобы мир не перестал вертеться.

      Он снова тянется к ней, но она отталкивает его руку. Он надевает гримасу оскорбленного недоумения, преувеличенного, театрального.

      – Да ладно тебе, – говорит он. – Ты когда дверь открыла, думала, мы что́ будем делать?

      Он кладет ладонь ей на плечо. И взмахом руки она снова прерывает контакт.

      – Да господи, Мод, – говорит он, – ты как дитя малое, честное слово. Расслабься, а?

      На сей раз он тянется обеими руками, хватает ее за плечи. Миг они танцуют – она помнит этот танец по годам, проведенным на матах с Ролинзом (хромым Ролинзом в дымном венце). Она нащупывает себе пространство для маневра, пол-ярда между письменным столом и брючным прессом. В левой руке у нее телевизионный пульт. Она замахивается четкой полудугой и попадает Хендерсону между виском и глазом. Он беззвучно оседает на ковер, стоит на коленях, обеими руками сжимая голову. Мод отходит подальше и глядит на него. За спиной у нее пробудился телевизор, приветствует лично