БАЛАГАН. Чеслав Л. Одисссей

ий Шута». Удостоен региональной

      литературной премии им. А.С. Масельского в номинации

      «Драматургия» (2009 г.).

      Лауреат VI Международного фестиваля литературы и культуры

      «Славянские традиции – 2014».

      Памяти

      моей жены Тамары

      посвящаю

      Сергей Черняев

      Последний из рода

      Из золотого кубка Валтасара

      Я пил цикуты горькую тинктуру

      И распинал монашек на столе.

      Осмыслив грех как некий род нектара,

      Анналов перечтя макулатуру,

      Я крест поставил на добре и зле.

      Каков итог? Проклятия на стенах.

      В душе былых страстей каменоломня,

      В паху, как взаперти, немой щегол.

      Я смерти продал душу за бесценок –

      Утрата тем нелепей, чем огромней,

      А на ладони, как плевок, обол.

      В урочный час не деспотом – шутом

      Пристало быть тому, кто слышит ветер

      И знает, что секира у корней.

      Я истину ловил набитым ртом,

      Все вина перепробовав на свете,

      Но не приблизился и на полшага к ней.

      И в судный день, устало обозрев

      Чужие сердцу и уму пенаты

      И позавидовав не Крезу, но скопцу,

      Я погашу огонь на алтаре

      И буду голосить как бесноватый:

      Проклятье миру и его Творцу!

          КОРОЛЬ ЛИР В ХАРЬКОВЕ

         Существование реального автора Шекспириады до сих пор наукой не доказано. Вопрос этот, видимо, еще надолго останется открытым. Автор «Десяти Каденций Шута» своеобычно нащупывает пути к расшифровке кода таинственного Шекспира. Речь не идет об историческом исследовании или о существовании каких-то еще неизученных документов. Перед нами произведение искусства, а ненаучный трактат. И не важно, был ли автор гениальных пьес английским вельможей или простым актером. Правда, смущает тот факт, что словарь драматургии и поэтического наследия Шекспира в 2.5 раза превышает словарь Пушкина. Не говорит ли это о том, что Пушкин, несмотря на глубину и изящество своей поэзии, отчасти был эпигоном западной культуры, а русский литературный язык находился еще в стадии становления и формирования? Именно А.С. Пушкин,уходя от усложненных форм литературного языка своего времени,пытался максимально приблизить его к разговорной речи, будучи высоко образованным человеком, по возможности избегал иностранных слов.

         Имел ли возможность актер, живший в XVI веке, даже самый выдающийся, достигнуть уровня образованности, какой могли иметь лучшие представители высшей аристократии? Ведь в пьесах Шекспира буквально с реальной достоверностью отображена история европейского средневековья мельчайшими подробностями придворных интриг, психологических лабиринтов и документально-исторических тайн, проникнуть в которые пусть и гениальному человеку,но не имеющему к ним прямого доступа, было бы практически невозможно. При этом  католическая церковь под давлением инквизиции не разрешала даже хоронить лицедеев на общем кладбище. Не секрет, что успех произведения в значительной степени зависит от того, насколько автор находится в материале, проникнут тем, что изображает. И в самом псевдониме (если это, конечно, псевдоним) скрывается не совсем адекватное для простолюдина свойство, так окрестившего себя: Shake spear (англ.) – потрясающий копьем). А вот гипотеза, которую, излагают некоторые шекспироведы: Очень знатный вельможа, автор инкогнито, не желающий обнародовать свое имя, типа Болленброка, если не более высокого происхождения, приближенный при Дворе и посвященный в его сокровенные тайны, носящий информацию и имеющий к ней доступ, дал в руки Шекспиру, доверяя его таланту режиссера, материал для сценической постановки, оставаясь при этом не узнанным. Шекспир-имярек жил четыреста лет назад. Тем не менее, творчество его актуально по сей день. И оно во многом современнее, чем тонны макулатуры, переведенной в Украине за последние годы, особенно в области законотворчества. Наверное, дело не в том, кто печатался под именем или псевдонимом «Шекспир», а в том, что с мужеством Одиссея (так зовут нашего автора) он до сих пор по-рыцарски потрясает копьем в неравной схватке с «неукротимой мельницей»… По аналогии с Дон-Кихотом Сервантеса (другим героем классической литературы той же эпохи) в благородном порыве хоть на йоту исправить этот закоснелый в грехах и погрязший в пороках «обезумевший мир». Это тот случай, когда возникает потребность писать, потребность органическая, когда нельзя не писать. Что и демонстрировала до революции 1917 года тенденциозная литература, – с уверенностью и смелостью хирургического скальпеля вскрывавшая социальные язвы (настолько влиятельны на рубеже XIX–XX