Автобиографическая повесть. Александр Грин

собирал коллекции птичьих яиц, бабочек, жуков и растений. Всему этому благоприятствовала дикая озерная и лесная природа окрестностей Вятки, где тогда не было еще железной дороги.

      По возвращении в лоно реального училища я пробыл в нем всего еще только один учебный год.

      Меня погубили: сочинительство и донос.

      Еще в приготовительном классе я прославился как сочинитель. В один прекрасный день можно было видеть мальчика, которого рослые парни шестого класса таскают на руках по всему коридору и в каждом классе, от третьего до седьмого, заставляют читать свое произведение.

      Это были мои стихи:

      Когда я вдруг проголодаюсь,

      Бегу к Ивану раньше всех:

      Ватрушки там я покупаю,

      Как они сладки – эх!

      В большую перемену сторож Иван торговал в швейцарской пирожками и ватрушками. Я, собственно, любил пирожки, но слово «пирожки» не укладывалось в смутно чувствуемый мною размер стиха, и я заменил его «ватрушками».

      Успех был колоссальный. Всю зиму меня дразнили в классе, говоря: «Что, Гриневский, ватрушки сладки – эх?!!»

      В первом классе, прочитав где-то, что школьники издавали журнал, я сам составил номер рукописного журнала (забыл, как он назывался), срисовал в него несколько картинок из «Живописного обозрения» и других журналов, сам сочинил какие-то рассказы, стихи – глупости, вероятно, необычайной – и всем показывал.

      Отец, тайно от меня, снес журнал директору – полному, добродушному человеку, и вот меня однажды вызвали в директорскую. В присутствии всех учителей директор протянул мне журнал, говоря:

      – Вот, Гриневский, вы бы побольше этим занимались, чем шалостями.

      Я не знал, куда деваться от гордости, радости и смущения.

      Меня дразнили двумя кличками: Грин-блин и Колдун. Последняя кличка произошла потому, что, начитавшись книги Дебароля «Тайны руки», я начал всем предсказывать будущее по линиям ладони.

      В общем, меня сверстники не любили; друзей у меня не было. Хорошо относились ко мне директор, сторож Иван и классный наставник Капустин. Его же я и обидел, но это была умственная, литературная задача, разрешенная мной на свою же голову.

      В последнюю зиму учения я прочел шуточные стихи Пушкина «Коллекция насекомых» и захотел подражать.

      Вышло так (я помню не все):

      Инспектор, жирный муравей,

      Гордится толщиной своей…

      . . . . . .

      Капустин, тощая козявка,

      Засохшая былинка, травка,

      Которую могу я смять,

      Но не желаю рук марать.

      . . . .

      Вот немец, рыжая оса,

      Конечно, – перец, колбаса…

      . . . . .

      Вот Решетов, могильщик-жук…

      Упомянуты, в более или менее обидной форме, были все, за исключением директора: директора я поберег.

      Имел же я глупость давать читать эти стихи всякому, кто любопытствовал, что еще такое написал Колдун. Списывать их я не давал, а потому некто Маньковский, поляк, сын пристава, однажды