Тяжело ковалась Победа. Иван Леонтьев

золотые – должно быть, и денежки большие?» – «И денежки есть, и золотишко, – отвечал офицер, а сам уж и ложку чуть не мимо рта нес, – всего нам хватит, мать». – «Ох, как тебя сон-то берет, офицерик, – больно ласково что-то хлопотала Мордючиха. – Прилег бы, ай спешишь?» – «Некуда боле спешить, мать», – сказал офицер, встал из-за стола, постоял, что-то вроде сказать еще хотел, но, видать, передумал, бросил на лавку тулуп и лег. Грязный с дороги, не стал в постель проситься.

      Мордючиха сразу лампу убавила и пошла в сени. В избе тихо стало. Вроде бы и Мордюков ушел. Огонек лампадки колебался из стороны в сторону, тень двигалась по образу, изменяя лик Богородицы. Храп по избе пошел. Настенька еще во сне вскрикнула – я аж вздрогнула, душа в пятки ушла. Тревога какая-то. А тут и дверь скрипнула – старики вошли. Слышу, старуха на печь лезет. Я от испуга сжалась, ни жива ни мертва лежу… Задрала это она занавеску и сопит мне в затылок. Посмотрела, убедилась, видать, что мы спим, и спустилась.

      «Давай не мешкай, – зашептала Мордючиха. – Прибрать ведь его еще надо». – «Духу седни чей-то не хватает, старуха. Руки дрожат». – «На, сходи к Анисье, дерни самогоночки для храбрости. Богат, знать, офицерик, не упустить бы. Когда еще такой приблудит?» Дверь тут опять скрипнула – вышли, знать. Лежу это я, сказывала Дуська, и не знаю, что делать, как поступить, совсем с панталыку сбилась. Жуть ведь одна. По спине мурашки бегают. Только это я голову через занавеску просунула, дверь опять отворилась: старуха с топором входит. Спряталась я и обомлела. Головы уж больше так и не отрывала от подушки. Тихо было долгонько. Офицер еще, кажись, зашевелился, застонал во сне. Потом сразу три раза что-то сильно стукнуло – и вроде как забулькало, ровно четверть с самогоном опрокинули. Меня аж всю заколотило. А тут и Мордюков пришел. «Где тя черти носят? – набросилась старуха. – Я уж думала, ты запропал. Давай шевелись! Я без тебя управилась. Кисет-то у него пустой. Золотишко, видать, где-то в санях припрятано. Тащи его!» – «Как же это ты так?» – вроде как растерялся Мордюков. «Как? Да так! Как других, так и его, – громким шепотом огрызнулась Мордючиха. – Хватила топором по голове, он и не брыкнулся. Крепко, видать, спал. А то как да как! Тащи давай!»

      Долго было тихо, сказывала Дуська. Стояли, видно, потом уж завозились, закряхтели, затопали.

      А я, говорит, как прикусила губу, так до утра рта и не раскрыла. Голова зато потом шибко болела, ровно кто волосы рвал. Еле-еле утра дождалась. Иван рано прибежал. За стол села, а в горло ничего не лезет. Забрала тут Гришку и домой направилась: хворат, мол, брательник, так робить пока не буду. Расчет, дескать, давайте. Мордюков еще во двор с ней вышел – уговаривал остаться, но она ни в какую. Тогда вот он корову-то к весне ей и посулил. Все одно, дескать, у тебя сена нету.

      – Время прошло, так, думает, можно и не отдавать. А Дуська, мол, сама знаешь, какая. Ночь вот седни спать мне и не давала. Как вот думаешь (это Максим меня спрашивал), – поясняла баба Маня, – самому заарестовать или властям сообщить?

      В тот же день он и уехал. Через два дня приехал