Олег Стриженов и Лионелла Пырьева. Исповедь. Олег Стриженов

понурив голову, отправляется исполнять тяжкий труд – переписывать все одним почерком.

      Больше всего мы любили репетиции спектаклей. Каждое полугодие студент должен был самостоятельно поставить на сцене пьесу или отрывок из нее. Тебя оценивают – плюс или ничего.

      Училище размещалось в специально построенном для него в 1930-х годах здании в Большом Николопесковском переулке. Здесь же находился театр со зрительным залом на двести шестьдесят мест и с оркестровой ямой. Каждую субботу и воскресенье мы играли здесь спектакли и получали первые аплодисменты и комплименты от публики.

      У меня всегда хватало работы – мальчики в училище были в дефиците, особенно в амплуа героя. Я часто подыгрывал девочкам выпускного курса то тургеневского героя, то чеховского.

      Негласно считалось, что выпускной четвертый курс – ульяновский, на нем учился Михаил Ульянов; третий – быковский, Ролана Быкова, второй – яковлевский, Юрия Яковлева, первый – мой, стриженовский.

      Ролан Быков заболел накануне его дипломного спектакля по пьесе Александра Корнейчука «Калиновая роща». Профессор Толчанов, поставивший этот спектакль, попросил меня выручить старшего товарища, и я сыграл за него комедийную роль – Кандыбы.

      – Вот этого артиста я с ходу в любой театр возьму, – сказал председатель экзаменационной комиссии Владимир Михайлович Петров.

      – Это студент второго курса, придется с ним повременить, – возразил Толчанов.

      Он вообще ко мне благоволил и, входя в аудиторию, говорил: «Здравствуйте, молодые люди и Олег Александрович».

      В училище я играл Петруччио в «Укрощении строптивой» и Ромео в «Ромео и Джульетте» Шекспира, Самозванца в «Борисе Годунове» Пушкина, Емелю в водевиле Ленского «Простушка и воспитанная», Майорова в «Глубокой разведке» А. Крона. Мы выступали не только на своей сцене, но и в ВТО, ЦДРИ, на Всесоюзном радио.

      Многие преподаватели помогали нам в наших дебютах. С благодарностью вспоминаю Зою Константиновну Бажанову, жену замечательного поэта Павла Антокольского, поставившую со мной «Ромео и Джульетту» и «Бориса Годунова».

      Большинство училищных педагогов одновременно выступали на сцене Театра имени Евг. Вахтангова. Получалось, что, к примеру, Толчанов днем преподает нам, а вечером играет царя Ивана Грозного, а мы участвуем в массовке, изображая бояр, опричников и стольников.

      Среди преподавателей любили сына великого Ивана Михайловича Москвина – Владимира Ивановича. Ролан Быков (он учился двумя курсами старше меня) был парнем въедливым, все приставал к Москвину: «Владимир Иванович, Владимир Иванович! Что такое подсознание?» Видно, много читал Станиславского. Москвин отвечает: «Знаешь что, Ролик. Ты пойди в библиотеку. Чаще туда ходи, читай книги, много книг. Сначала приобрети сознание. Глядишь, под ним чего-нибудь и появится».

      Мы с Москвиным никогда вместе не работали.

      – Чего меня не берете? – обижаюсь.

      – Зачем я тебе нужен? Я беру тех, кого надо спасать от исключения,