Дым отечества. Константин Симонов

воскресенье, когда вдали уже виднелись берега Франции, к Басаргину подошел незнакомый человек и заговорил с ним по-русски.

      – Моя фамилия Липатов, Иван Афанасьевич. Позвольте вас спросить – вы русский? Из России?

      – Да, из России.

      Басаргин облокотился на борт и выжидающе, но без особого интереса смотрел на собеседника. Обычно такие случайные встречи кончались расспросами о родственниках, оставшихся в России, – не знаете ли вы такого-то, он доктор и в 1915 году жил в Москве на Большой Бронной?

      Но этот, Липатов, не задавал вопросов, а только с каким-то странно удивленным выражением лица сказал, обращаясь скорей к самому себе, чем к Басаргину:

      – Вот как. Значит, вы русский…

      И, ничего не прибавив, тоже облокотился на борт, продолжая глядеть на Басаргина.

      Это был рослый человек лет пятидесяти, в очень старой, потертой замшевой куртке, в мятых вельветовых брюках и стоптанных ботинках. У него были коротко остриженные, начинающие седеть волосы и загорелое лицо. Бронзовому здоровому загару странно не соответствовали усталые, красные, словно от бессонницы, глаза и все время чуть-чуть подергивавшиеся губы, придававшие лицу несчастное выражение.

      Примерно с минуту они оба стояли молча. Потом, отвернувшись от Басаргина и глядя в воду, его собеседник сказал глуховатым, надтреснутым голосом:

      – Вы не думайте, что я беден: я фермер. Этот костюм – просто фермерская привычка. Перед отъездом я ассигновал себе деньги и купил несколько хороших костюмов и вообще все, что мне будет нужно. Я вечером переоденусь.

      Басаргин молчал. Что он мог сказать в ответ на эти слова? Липатов тоже молчал. Через минуту он снова заговорил, по-прежнему продолжая глядеть в воду:

      – Я фермер. Я сейчас имею довольно много денег. Тридцать тысяч. Мы хорошо зарабатывали во время войны.

      Он снова замолчал и через минуту добавил тем же тоном:

      – У меня умерла жена.

      – Когда?

      Липатов повернулся к нему:

      – Два месяца назад.

      Его подергивавшиеся губы, казалось, хотели произнести еще что-то, но вместо этого он вынул из кармана скомканный платок и, не развертывая, торопливо вытер лицо, мокрое от брызг.

      Басаргин взглянул на его руки – это были большие, темные, потрескавшиеся руки крестьянина.

      – У вас в России какие сейчас породы коров? – вдруг спросил Липатов.

      – Не знаю. Я – городской человек.

      Басаргин в самом деле не знал этого.

      – У меня восемнадцать коров, – сказал Липатов. – Я вожу молоко в Детройт на своем каре, сам. У меня грузовой кар. Последнее время мы с Надей все делали сами, почти не спали. Очень дорого было нанимать людей. Так и не знаю, отчего она умерла. В шесть дней. Я два раза привозил профессора из Детройта. Говорят, у вас в России сейчас хорошие врачи?

      – Да.

      – Я знаю. Я читал.

      Он оторвался от перил и подтянул свои мятые штаны таким жестом, как будто собрался уходить.

      – Вы, может быть, хотите в бар?

      –