Последнее слово девятого калибра. Вячеслав Денисов

они давно затекли и словно слились со стулом.

      Наклонив голову, Ремизов стал яростно тереть щекой о плечо. Лишь бы только отклеился уголок ленты…

      Щека горела, словно ему в лицо плеснули уксусом, однако, преодолевая боль, Комик старался вовсю… Наверное, на сотом по счету движении ему удалось сделать невозможное. Прилипнув краешком ленты к рубашке, скотч медленно пополз с губ. Теперь он лишь висел, держась липким основанием на щеке. Но рот был свободен! Теперь, даже не видя в темноте столика с иезуитскими приспособлениями, ему нужно было подвинуть к нему стул. Причем так, чтобы не звякнул ни один из предметов. Комната, где происходило похмельное возлияние, была совсем рядом.

      Сквозь мощную вытяжку до Ремизова доносилось завывание февральского ветра. Морозы в Москве стояли несильные, однако изредка мощные порывы ветра превращали терпимый холод в невыносимую стужу. И в эти мгновения люди, укрыв покрасневшие лица варежками или воротниками, стремились как можно быстрее оказаться в тепле. Боже, как хотел сейчас Ремизов из этого тепла попасть в буран… Прямо в этой расстегнутой до пояса рубашке, босой!

      Прильнув, насколько это возможно, грудью к шаткому столику, Комик губами ощупывал поверхность его столешницы. Когда в легких заканчивался воздух, он выпрямлялся и переводил дух. Потом снова набирал в легкие кислород и снова ощупывал губами грязную скатерть столика. Его интересовал лишь один предмет – огромный скальпель, которым в анатомических отделениях морга вскрывают покойников. Он шарил губами, стараясь не думать о том, сколько трупов помнит этот хромированный инструмент. Вот он, скальпель…

      Помогая языком, Ремизов втолкнул в рот его рукоять. Теперь – самое главное…

      Сжав ручку зубами, Комик приблизил лезвие к широким лентам липкой ленты, сковавшей его правую руку.

      Он почти плакал, когда зубы, не удерживая тяжелый предмет, скрипели по металлу. Скальпель резал скотч. Но… так медленно. Так предательски медленно!..

      Лихорадочно освобождая правую руку от ненавистных пут, Ремизов услышал шаги. Это поднимались по лестнице двое изрядно подпитых садистов. Вероятно, спиртное закончилось. Еще одно резкое движение, и Комик в темноте рассек ленту на левой руке, вместе с кожей. На брючину частой дробью замолотила кровь.

      Чирей и Боль войдут в ванную ровно через тридцать секунд. За мгновение до того, как в номере гостиницы «Комета» Иван Николаевич Бутурлин задаст Струге вопрос: «Скажите, Антон Павлович, люди, убившие на нашем этаже судью, уже установлены?»…

      – Почему вы решили, что судью убили? – словно громом оглушенный, тихо спросил Антон.

      Мурманский судья, водружая очки на нос, улегся на кровать. В академии он приобрел несколько брошюр доцента Завадского и сейчас собирался всерьез с ними ознакомиться.

      – Коллега, это не у меня, а у вас теплая вода в заднице не держится, – нравоучительно произнес он. По тону соседа Струге догадался, что идти на мировую Бутурлин не собирался – очевидно, догадался,