Лепила. Николай Прокофьев

время… Этот Мягков – боевик-одиночка, несчастный, по сути, человек, обреченный на неминуемое поражение. Что я про него знаю: в прошлом – рядовой инженер, потом – менеджер по продаже, вдовец. Что его ждет – суд, срок… Настоящий заложник сейчас он, а не те, кто собрался лететь этим рейсом.

      Какая бы причина ни побуждала его к действию, он преступник, насильно удерживающий десятки людей, доставляющий им неудобства, наводящий страх. От одной только мысли – я заложник – человек может впасть в панику, натворить бед, навредить себе и окружающим. Наверняка в салоне сейчас творится что-то подобное. А Мягков один на один с одной стороны – с силовиками, с другой – с обезумевшими пассажирами, с третьей – со своей злобой и чувством беспомощности. Да, именно беспомощности, ибо понимает, что ситуация выходит из-под контроля.

      К тому же я уже знал его историю.

      – Алло, Мясник. – Я остановился у правого борта, недалеко от блестящей стальной консоли крыла. Из салона я должен быть виден очень хорошо.

      – Да, – я уловил в его голосе нотку усталости. – Я тебя вижу.

      – Отпусти пассажиров.

      – Деньги!

      – Зачем они тебе в таком количестве? Что ты с ними будешь делать?

      – Найдется применение, не сомневайся.

      Пауза. Я поспешил сменить тактику:

      – Почему ты выбрал именно ее? Ты предпочитаешь блондинок?

      – Черт возьми, откуда тебе это известно?!

      – Во-первых, я психиатр, я умею читать чужие судьбы. Во-вторых, у меня тоже была личная катастрофа. Я тоже… потерял жену.

      – Врешь! – резко отозвался он.

      Но я продолжал:

      – Это случилось несколько лет назад. К операционному столу встал дилетант. Она умерла под его ножом… – В трубке натужное сопение – слушает, значит, молчать нельзя. Давай, доктор, как бы тяжело это ни было. Ради других. Скрепя свое ноющее сердце. – Через несколько месяцев он поступил в нашу клинику с тяжелой формой абстинентного синдрома. Случай исключительный. Я сразу узнал его… У меня была возможность отомстить, он весь был в моей власти. Я мог его залечить. Но я не сделал этого. А искушение было, ох какое искушение!

      – А эта откупилась, – вот он – проблеск доверия! Мясник превращается в собеседника, это уже успех! – Суд признал Петренко невиновной. Обвинили мою жену. Будто это она переходила дорогу на красный свет. А она шла на зеленый! Есть свидетели. Но эти буржуи заплатили им, и все промолчали. Трусы! Оленьке было всего двадцать пять, она очень хотела детей, – голос его окончательно потух, слезы душили, не давали говорить. И вдруг он воспрял, словно вынырнул из воды и обрадовался свежему воздуху: – Я долго их караулил. Но там охрана, заборы… А здесь вот она, одна, тепленькая, еще живая! – Яростный женский вопль. – Я убью ее, что бы мне за это ни было. Папаша в Америке, спасать никто не придет. Только вы… уйдите, не мешайте вершить правосудие! – Он снова был на коне. Мне не было видно, но я представлял, каким огнем вспыхнули сейчас его глаза, как съежились от страха заложники. – А ты все врешь, от начала до конца, это