Древняя Греция. Владимир Борисович Миронов

равны. Их неравенство в его представлении проистекало из двух моментов: во-первых, познание логоса, мудрости и единства мира дается далеко не всем, и, во-вторых, большинство живет все-таки отнюдь не по законам божественного разума, а исключительно по своему разумению. Разум слишком часто является всего лишь пленником или плодом низменных и корыстных желаний. Что поделаешь, такова несовершенная природа человека. И разве не прав был Демокрит, говоривший: «Подобно тому, как бывает болезнь тела, бывает также болезнь образа жизни»?!

      Ученик, опоздавший на урок

      Времена и тогда были далеко не идеальными. Школа не могла изменить общих положений и условий жизни, ибо ни ум, ни нравственность, ни добрый нрав, ни жажда знаний сами по себе еще не гарантировали высокого общественного статуса или хотя бы приличного уровня жизни. Бедняки были лишены самого необходимого. Орест в «Электре» Еврипида скажет:

      В семье вельмож растет

      негодный сын,

      И добрые у злых выходят дети.

      Богач в душе пустыню обнажит,

      А светлый ум под рубищем таится.

      Чего-чего не наглядишься. Где ж

      И в чем искать мерила?

      Если в деньгах —

      Обманешься… И в бедности – загон:

      Нужда – плохой учитель…

      Краткий жизни миг, а ее продолжительность была намного короче, нежели ныне (т.е. примерно 30—35 лет), и грубые нравы отвращали многих людей от серьезных просветительских усилий. В дошедших до нас фрагментах сочинения «О знаменитых людях» Светоний оставил точное свидетельство общего уровня тогдашней римской культуры (II в. до н.э.). Мы видим, что уровень сей не очень высок: «Грамматика в Риме в прежние времена не пользовалась не только почетом, но даже известностью, потому что народ, как мы знаем, был грубым и воинственным и для благородных наук не хватало времени». Большинство училось спустя рукава, говоря в духе Сенеки: «Non vitae, sed scholae discimus» (лат. «Не для жизни, а для школы учимся»). Изучение грамматики в тогдашнем Риме связывали с неким Кратесом, которого подвигло к просвещению якобы лишь грустное обстоятельство. Однажды, идя по Палатину, он провалился в отверстие клоаки, сломал себе ребро, долго болел и по этой причине стал устраивать беседы, «без устали рассуждая». Немало было и тех, для кого школа как раз и напоминала некую клоаку, из которой они мечтали как можно скорее выбраться.

      Но ведь так же и о среднем уровне математических знаний в древности следует судить не по великому Пифагору, у которого, как известно, было немало учеников (их обучение длилось 15 лет), но скорее по оценке результатов его уроков. Сам Пифагор честно признавался (и в его словах была немалая толика правды): «Я не учу мудрости, я исцеляю от невежества». Вспомним и слова Гераклита, говорившего, что истинное знание доступно лишь немногим (в том числе среди тех, кто считает себя образованными). Он говорил, что второе солнце (т.е. образование) светит далеко не всем: «Большинство людей не разумеет того, с чем встречается, да и научившись, они не понимают,