Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография. Ульрих Шмид

и с миром – с другими формами обмена веществ. Но можно сказать и проще: одурманивайте себя! Или так: Теперь или никогда! Или: Мы хотем гореть от энтузиазма!

      Одурманивайте себя! Беньямин восхваляет Бодлера как «знатока дурмана» не только за его призыв «Enivrez-vous».[247] В обмен веществ с миром здесь включается и принятие определенных веществ, вызывающих фантазии. Беньямин не отставал от Бодлера по части экспериментов с гашишем. В опьянении он вновь обретает доступ к опыту, неоднократно упоминаемому в его детских воспоминаниях: подступать к вещам так близко, что начинаешь путать их с собой. Так, Беньямин пишет по поводу бодлеровского «опыта <…> гашишного опьянения»: «От человека здесь не остается ничего, кроме неограниченной способности и часто неограниченного стремления занять место кого-то другого, какого-нибудь зверя, какой-нибудь мертвой вещи в космосе».[248] Но его собственные записи, протоколирующие опьянение от гашиша, играют с этой потерей чувства границы: «Эти камни здесь были хлебом моей фантазии, внезапно охваченной жаждой почувствовать сходство всех местностей и стран».[249] Беспомощному этот опыт приносит облегчение, отнимая у мира часть его мерзости.

      Но само упоение Беньямину не так уж и важно. Насколько он до него падок, настолько же он отвергает потерю границы, которую оно влечет. Его сопротивление основано не на намерении обеспечить свою автономию, но на понимании того, что пьянящий обмен веществ с миром никуда не ведет и не оставляет выхода. В своем эссе о сюрреализме, в котором гашишу снова воздается должное, Беньямин формулирует ставшую знаменитой фразу: «Жизнь казалась стоящей лишь там, где порог между бодрствованием и сном у каждого бы стерся».[250] Именно в этом и заключается проблема сюрреализма Андре Бретона. Беньямин хочет достичь того сакраментального порога, чтобы проснуться: «День каждое утро лежит на нашей кровати, словно свежая сорочка <…>. Счастье следующих двадцати четырех часов зависит от того, сумеем ли мы подхватить ее при пробуждении».[251] Беньямина удерживает от опьянения не замкнутый мир бодрствования – его интересует прыжок в бодрствование.

      Теперь или никогда! Дурманящее средство принимается. А как насчет книг? На самом деле не хочется ими наедаться и тяжелеть. По расхожему мнению, даже книги помогают преодолеть земное притяжение и взмыть в собственный, высокодуховный или легкомысленный мир. В разных вариантах такую интерпретацию встречаем у Сартра, Бланшо, Лотмана, Зонтаг и многих других. Да и Беньямин заигрывал с «полнотой власти», которую присваивает дерзнувший отправиться в вымышленные миры.[252] Но вместо того чтобы использовать язык, чтобы убежать от жизни, он обращает на врага его собственное оружие. Литература не служит ему для бегства от реального; он, напротив, хочет столкнуться с ним в полный рост и даже поглотить его. Беньямин описывает чтение и еду как две родственные формы обмена веществ; оба действия насущны и смысложизненны.

      Это

247

Baudelaire Ch. Œuvres complètes. Bd. I / С. Pichois (ed.). Paris, 1975. P. 337. ("Le Spleen de Paris", XXXIII); GS I, 559.

248

GS I, 1179.

249

Беньямин В. Гашиш в Марселе // Озарения / пер. М. Берновской. М., 2000. С. 297.

250

Беньямин В. Сюрреализм / пер. И. Болдырева // НЛО. 2004. № 68. (GS II, 296).

251

Беньямин В. Улица с односторонним движением / пер. И. Болдырева. М., 2012. С. 103.

252

GS IV, 277.