Необитаемое сердце Северины. Нина Васина

собиралась родить этому великолепному мужчине трех сыновей. Она вообще предпочитала мужское общество женскому, и мысли о том, как трое мальчишек будут взрослеть в ее руках, расти и мужать телом, наполняли ее гордостью и предчувствием особого счастья.

      * * *

      Северина загрустила, когда к концу зимы задул западный ветер, и стала часто ходить к Елке – матери Любавы. Елка оставалась одна с вечера воскресенья до вечера пятницы. Северине она была рада, называла ее ласково утелькой. Рассказывала всякие истории, забредая почти всегда из реальности в воображаемое, а воображение у Елки было больным, как сказала Любава. Ее мать давным-давно свихнулась от любви.

      Северина по совету тетки Армии, который отдавал приказом, должна была для общего развития посещать всех жителей Полутьмы, чтобы получать всестороннее представление о жизни. А жители должны были подробно описывать девочке разные истории, а которые совсем к рассказам были неохочи, такие, как Кукушка, – учить ее шитью и готовке или смотреть телевизор с обязательными при этом комментариями.

      Исключение составляли близнецы Кикиморы, старушки под семьдесят, которые после того как их внука-подростка волки съели, тоже сильно ушли в воображение и печаль. К ним Северина шла помолчать и на угощение. Приходила с книжкой, чаще всего это был учебник, и читала про себя, пока старухи потихоньку по очереди плакали, глядя на девочку. До Северины не сразу дошло, что это такая реакция на книжку. От внука Кикимор на опушке остались клочья одежды, лыжи, порванный ранец, и книжки под деревом, на котором он пытался отсидеться, да не смог – замерз и свалился. Пришлось прекратить чтение. Северина просто сидела и смотрела на старушек, тогда они не плакали, а – наоборот – улыбались нежно и бессмысленно. Северина поначалу пыталась с ними разговаривать, но получалось совсем уныло. От звука ее голоса старушки замирали, переглядывались, как от большого чуда, и начинали петь псалмы тонкими дрожащими голосами. Потихоньку Северина приспособилась к странностям Кикимор, старушки постепенно перестали плакать и научили девочку прясть, общаясь с нею жестами как с глухонемой, и вышивать крестиком. У них одних в поселке всегда были конфеты и печенье, Кикиморы заготавливали сладости, чтобы угощать детей на день рождения внука, на день его смерти, на «первый зубок», на крестины, на поминальный день, на день ангела – всего не упомнишь. Из детишек в Полутьме осталась одна Северина, ей и скармливались запасы сладкого, которые всегда тщательно пополнялись летом, когда на станции в шести километрах от поселка открывался магазин для дачников.

      Северина не ходила ни к Бугаеву, ни к Немцу. Сложилось так само собой: ей не хотелось. Мужчины иногда захаживали в тот дом, где гостевала Северина, сидели недолго, напоследок говорили что-нибудь важное, типа: «Если не будешь уважать Родину, вырастешь проституткой» – это Бугаев. Или: «Учиться тебе надо, а не тут сидеть, чтобы всю жизнь в навозе не копаться» – это Немец.

      Северина