Казна императора. Николай Дмитриев

сумерках к огню разгорающихся костров жались люди в башлыках, фуражках, сибирских малахаях и длинноухих охотничьих шапках. Тут же, опустив платки, суетились женщины и сидели закутанные до глаз непривычно тихие дети.

      Все сгрудившиеся сейчас вокруг живительного тепла отчетливо понимали: это конец. Конец борьбе, надеждам на прежнюю жизнь и на возврат потерянного. Конец всему. Впереди неизвестность и чужбина, которая одна могла им сейчас твердо обещать жизнь…

      Возле крайнего костра во втором ряду расположились шестеро. Пожилой, мужиковатый есаул машинально совал в разгорающееся пламя ветку за веткой, небритый штабс-капитан задумчиво смотрел прямо перед собой, время от времени поправляя пальцем дужку золоченого пенсне, студент и юнкер, держа между колен короткие драгунки, тянули руки к огню, а чуть в стороне сидели, привалившись друг к другу, два измученных поручика, и под их башлыками отсвечивали тусклыми бликами офицерские кокарды.

      – О Господи, – со вздохом нарушил молчание штабс-капитан и, в очередной раз нервно тронув дужку, повернулся к есаулу. – Вы, помнится, говорили, что пришлось… В японскую.

      – Было, – тусклым голосом отозвался есаул.

      – Ну и… как?

      – Китаезы… Русскому человеку там жить нельзя…

      – А где нам теперь жить?.. Где? – вскинулся штабс-капитан. – Что здесь, что в Европах, один черт под забором валяться! Ведь все пропало!..

      – А может, доучиться можно будет? – Студент вопросительно оглядел всех. – Знаете, господа, я всегда мечтал пройти курс в Геттингенском университете…

      – А позвольте вас спросить, – с горькой иронией поинтересовался штабс-капитан, – на какие шиши?

      – Да уж, теперь денег из имений не жди… – Один из поручиков придвинулся ближе к огню. – Я, однако, надеюсь в Европу перебраться. У меня, видите ли, дом в Варшаве…

      – А в Варшаве кто, Саша? – резко перебил его второй поручик.

      – Аля, зачем ты так? – Саша повернулся к товарищу. – Я верю, не все потеряно…

      – Как здесь?

      Поручик откинул капюшон башлыка, и его глаза, особо выразительные на очень красивом, худощавом лице, странно вспыхнули.

      – Ах, господа, прошу вас, не надо, – попросил юнкер. – Я все вот о хорошем думать стараюсь…

      Он протер ладонью слегка запотевшую от тепла драгунку и отложил ее в сторону.

      – Разрешите поинтересоваться, – криво усмехнулся штабс-капитан. – Что это такое хорошее вы думать изволите?

      – А вот мы с вами здесь сидим, господа, а там дальше океан, и вот, предстаьте себе, за ним Америка, берег, песчаные пляжи, люди и никаких революций…

      – О Господи… – каменно молчавший до сих пор есаул вдруг резко поднялся, сделал несколько шагов в сторону и замер.

      Его товарищи, машинально разом посмотревшие на него, вновь повернулись к огню, и вдруг у них за спинами неожиданно громко хлопнул выстрел. Люди у соседних костров вскинулись, посрывались со своих мест и почти сразу вокруг уже бездыханного есаула собралась молчаливая группа. Все было настолько ясно, что, когда