Дочь Монтесумы. Генри Хаггард

утешение.

      – Изабелла де Сигуенса, – продолжал я. – Я ваш друг, самый искренний и последний, в чем вы сами сейчас убедитесь. Скажите мне, где этот человек? Между нами есть счеты, которые нужно уладить.

      – Если вы мой друг, не мучьте меня больше. Я ничего о нем не знаю. Много месяцев назад он отправился туда, куда вы навряд ли когда-нибудь попадете, в Индию[9]. Но и там вам его все равно не найти.

      – Как знать! На тот случай, если мы все же встретимся, не захотите ли вы что-нибудь ему передать?

      – Нет. Хотя… постойте! Расскажите ему, как мы умерли, его жена и его ребенок, и скажите, что я сделала все, чтобы инквизиция не узнала его настоящего имени, ибо тогда его ожидала бы такая же участь.

      – Это все?

      – Да… Нет, скажите ему еще, что я умерла любя его и прощая.

      – У меня мало времени, – сказал я. – Очнитесь и слушайте!

      Я сказал так потому, что она словно погрузилась в какой-то полусон.

      – Я был помощником Андреса де Фонсеки, советом которого вы пренебрегли себе на погибель. Я дал вашей аббатисе одно снадобье. Когда она поднесет вам чашу воды, выпейте все и дайте испить ребенку. Если вы так сделаете, ваша смерть будет легкой и безболезненной. Вы меня поняли?

      – Да, да! – прошептала она, задыхаясь. – Пусть наградит вас за это господь! Теперь я не боюсь. Я сама давно хотела умереть и страшилась только этой казни.

      – Тогда прощайте, несчастная женщина! Бог с вами.

      – Прощайте! – ласково ответила она. – Но зачем же меня называть несчастной, если я умру такой легкой смертью вместе с тем, кого я люблю?

      И она посмотрела на своего спящего младенца.

      После этого я отошел от нее и молча встал у стены, опустив голову, затем доминиканец приказал всем занять свои места.

      – Заблудшая сестра, – обратился он снова к осужденной. – Не хочешь ли сказать нам что-нибудь, пока уста твоя не умолкли навеки?

      – Да, хочу! – ответила она чистым и нежным голосом; теперь, когда она узнала, что смерть ее будет быстрой и легкой, он даже не дрожал. – Да, я хочу вам сказать, что умираю с чистой совестью, ибо если я и согрешила, то только против обычая, а не против бога. Правда, я нарушила свои обеты, но меня заставили их принять насильно, и они меня все равно не связывали. Я была рождена для любви и света, а меня заточили во мрак монастыря, чтобы я гнила здесь заживо. Поэтому я и нарушила обеты, и я рада, что так сделала, хотя и расплачиваюсь за это жизнью. Пусть даже меня обманули, пусть моя свадьба не была настоящей свадьбой, как мне сейчас говорят, – я этого не знаю, – для меня она все равно останется истинной и святой, и душа моя чиста перед господом. Я жила настоящей жизнью, несколько счастливых часов я была женою и матерью, и теперь лучше мне по вашей милости умереть сразу в этом склепе, чем медленно умирать в тех кельях наверху. А теперь слушайте меня! Вы осмеливаетесь говорить детям божьим: «Не смейте любить!»

      – и убиваете их за любовь друг к другу. Но ваше изуверство обернется против вас самих. Попомните мои слова, оно обернется пр�

9

Здесь и далее речь идет о Вест-Индии.